— Я пошел, — говорит наконец Алим-Гора, потягиваясь во весь свой могучий рост. — Выспаться надо. Меня дядя на завтра к себе в аул вызвал. Зачем — не знаю, но, наверное, в лес погонит — заготавливать хворост и колья. Новый плетень хочет ставить.
— Слушай, лес за вашим аулом такой густой, что там даже теленок между деревьями не развернется, а ты тем более, — говорит Мути. — Хочешь, я и Шамо поедем с тобой? В два счета все нарубим.
— И я, — говорит Юра. — Я никогда еще не бывал в диком горном лесу. Я знаю только свои подмосковные леса.
Я ТОЖЕ СТАРОВЕР
На базаре я люблю бывать. Тут есть всё на любой вкус и цвет. Длинными шеренгами выстроились, как на параде, женщины, они продают всякие тряпки и обувь. Останавливаться возле этих тряпок мужчине неудобно, но побродить тут все же интересно, потому что здесь увидишь многих девушек с нашей трикотажной фабрики: ходят, прицениваются.
На птичьем участке куры лежат на земле связанные, индюки с перьями, словно сделанными из вороненой стали. А на автомашинах с номерами Осетии — клетки с желтенькими цыплятами. Писк и щебет такой, что я сначала подумал, не стая ли птичек над базаром кружит. Моя покойная мать тоже привозила сюда продавать индюков. И всегда брала меня с собой, когда я был маленький.
А вот такого отделения в моем детстве не было: продают автомобили и мотоциклы. Рядом толкутся продавцы шапок и каракулевых шкурок. По-моему, дагестанцы. Шкурки они продают открыто, а готовые папахи — нельзя. Но продавец сует свою кепку за пазуху, а продажная новенькая папаха — на голове. Гони сто, а то и двести, триста рублей — и папаха твоя. Это я, токарь, должен отдать за папаху свою месячную зарплату! Какую же голову надо иметь, чтобы носить шапку за полторы-две сотни.
Мучной базар мне тоже приятно смотреть. Мне сразу вспоминается, как мать пекла чурек из кукурузной муки. И еще мне вспоминается, как мы купались в детстве на речке. Проголодаешься, забежишь на мельницу, схватишь горсть муки из жареных кукурузных зерен, замесишь речной водой колобок. Вот она, в мешках, эта желтая мука — цу.
На базаре много наших, заводских. Девяти часов еще нет, можно прогуляться с ребятами к шашлычному ряду. Осетины из Орджоникидзе делают здесь иногда очень неплохой шашлык, а если торгует Анзо́р, то шашлык наверняка настоящий и пиво у него в бочке без капельки воды.
— Подходи, рабочий класс! — зазывает нас Анзор. — За такой шашлык не жалко всю тринадцатую зарплату отдать!
Он раздувает фанерой-вертушкой угли и потихоньку спрашивает у нас:
— Белое пиво тоже налить?
Ребята пьют и белое, то есть водку, а я отказываюсь. Не дай бог, Марзи догадается.
Мути выпивает и стопку, и вторую, но он почему-то сегодня злой. Долго отмалчивается, а потом говорит:
— Один подлец из наших, заводских, ходит тут, продает патроны электросверлилок. По трешке за штуку. Нет, имя я вам пока не назову. Не успел я засечь этого типа. Не буду я мужчиной, если не поймаю его за руку… Я все могу вытерпеть от человека, любую подлость. Только не воровство.
Я пробирался сквозь толпу в сторону «скотского отделения» и увидел, что на самом краю базара, на травянистой лужайке перед картофельным полем, сгрудились вкруговую люди. Что там, лезгинка сейчас будет или фокусник заезжий выступит?
Я протолкался вперед. На траве лежал, раскинув руки, какой-то пожилой пьяный в папахе. Люди стоят вкруговую, разглядывают пьяного, удивляются. Только и слышишь: «Тц-тц-тц…», а как поступить, никто не знает. Каждый предлагает свое. В большом городе сразу бы сообразили, как поступить. А наш городок — вчерашнее село, тут никакого опыта еще нет.
— Может быть, погрузить его на ишачью тележку и вывезти вон туда в кукурузу? — задумчиво предлагает какой-то чудак.
— Джигита прокатить на ишаке? — возражают ему. — Месть хочешь нажить? Он же протрезвеет когда-нибудь, припомнит тебе этот свой позор… Ему ведь скажут, кто его катал!
— На его позор нам плевать, — вмешивается еще один. — А вот всех нас он позорит: ведь сегодня на базаре люди из Осетии, из Дагестана, из Кабардино-Балкарии. Что они о нас подумают?
— Тс-с-с… Вок-саг идет! Он сейчас рассудит. У них на все случаи советы готовы. Специалисты!
Вок-саг — «большой человек», так у нас называют стариков.
Да это же мой дедушка Марзи идет! Перед ним почтительно расступаются. Даже пьяница сообразил, что подошел старик. Приподнял голову, открыл один глаз и прохрипел слова, которые обязан по обычаю сказать старшему: