Прохожих тут тоже много. Каждый, кто идет на базар или с базара, в книжный киоск или от киоска, норовит пройти мимо фонтана и клумбы, так благоухающей в этот ранний час. Мужчины замедляют шаг и начинают усиленно интересоваться фонтаном как раз тогда, когда доходят до нашей скамейки. Хохоток Буки становится сразу чуть громче, и Марзи недовольно приподнимает смеженные веки. Наверное, наша Бука легкомысленный человек. Почему на нее так действуют взгляды прохожих? Даже внимание пенсионеров ее занимает. А может быть, это весна на всех так действует?
От нечего делать я разглядываю прохожих. У всех своя походка и свои повадки. Сержант милиции, с розовыми от легкого загара скулами, прошел с таким довольным видом, словно это он навел здесь в скверике чистоту и порядок.
Меня больше интересуют девушки. Вот явно приезжая. Такая же статная, как наша Бука. Только Бука нежно-смуглая, с густо черными волосами, выбивающимися из-под косынки. А эта рыжеватая. Веснушки ее красят. Груза у нее побольше, чем у Буки: чуть не на каждом пальце по авоське, кожаная сумка зажата под мышкой. Вцепилась в свои вещи и все время тревожно озирается по сторонам, словно боится заблудиться. В первый раз в жизни в город попала, что ли? Я видывал таких девчонок в казачьих станицах за Тереком, когда нас посылали из ПТУ на уборку винограда.
Кожаная сумка вдруг выскользнула у нее из-под мышки. А обе руки заняты авоськами.
Я хотел было подбежать, чтобы помочь, но меня опередил какой-то худощавый прохожий в красивом костюме кремового цвета. Он быстро поднял сумку, поклонился девушке.
— Отдай сумку… — прошептала вдруг девушка в страхе и закричала на весь сквер: — Жулик!
Милиционер — сержант милиции — как из-под земли вырос.
Девушка выпустила авоськи, вырвала свою сумку, отдышалась и заговорила:
— Видали? Улыбается! Товарищ милиционер, я его еще не базаре приметила. Он за мной следил.
— Поверьте, я без всякого умысла… — залепетал мужчина в кремовом костюме. — А сейчас я вам только помочь хотел…
— Эш-ша! — издал Марзи возглас удивления и крикнул милиционеру: — Это сапсем глупы женчин!
Меня он строго окликнул и сказал, чтобы я не лез, там свидетелей хватит и без меня: пенсионеры защищали прохожего в кремовом костюме. Он растерянно молчал. Улыбка так и не сошла с его лица. Это бывает, когда человек очень растерян или испуган.
— Картина ясная, — прервал розовоскулый сержант пенсионеров. — Гражданка проявила свою некультурность. А вы, гражданин… как вас?..
— Цирценис, — ответил кремовый, совсем обнажив в улыбке длинные белые зубы.
— Вы, гражданин Цирценис, проявили, наоборот, свою культурность. Можете приступать к продолжению своей прогулки.
— Отпускаешь?! — повернулась девушка к сержанту. — Во у нас как! Да его же по глазам видно! Не зря он все утро за мной по базару… А сумку как схватил, видали?
Цирценис прижал руки к груди, он сильно волновался:
— Девушка, простите… Элементарная вежливость… Разумеется, я готов с вами пройти…
— Пройдемте, — вздохнул сержант. — Раз гражданка настаивает, выясним личность…
Я любуюсь фонтаном, нежной весенней зеленью и размышляю над историей, которую мы только что видели. Кто должен учить «культурности» эту рыжую девушку? Сержант? А этот бедный Цирценис… Может быть, он сейчас в милиции сидит и жалеет, что его когда-то научили вежливости? Из-за нее он ведь и влип.
Марзи тоже размышляет.
— Может быть, — говорит он, — этот человек с птичьей фамилией («цир-цир» — синица) действительно жулик? Или даже бандит…
— Бандспособник, — шепчет мне Бука, давясь от смеха.
— Иначе зачем он следил за девушкой на базаре? — размышляет Марзи; зевает, сладко зажмуривается и откидывается, подставляя лицо ласковому солнцу, старательно подбирает русские слова: — Исключительно хорошо фонтан вода бросайт! Глаза закрывайт — как горный речка журчает…
Задремал, что ли? Пусть греется. У нас говорят, что весна — это пора, когда старики мерзнут. Они потратят за зиму свое небольшое тепло и мерзнут. Пусть Марзи набирает тепло, чтобы легче было дотянуть до лета. Мы с Букой отходим на соседнюю скамейку, потому что сидеть с Марзи нам не положено.
Бука медленно и мечтательно озирается кругом и тихо говорит:
— Любовь.
«Любовь»?.. Ей, Буке, всего двадцать шесть. Вдова. Наверное, у нее еще должна быть впереди любовь. Но почему она произнесла это слово сейчас? Я всегда смущаюсь, когда слышу это слово. Я стараюсь не смотреть на Буку, но мне будет жалко, если она сейчас опять засмеется.