— Он неплохой парень, но застрял: горское забыл, а европейскому не научился. — Это голос Замира.
— А у тебя есть и то и это. — Бас старухи. — Да, Кейпа, твой Замир все-таки прелесть. Как ни говори, мужчина должен быть воспитанным и уметь…
— …уметь совершать поступки. Ясно это вам всем или нет? Пошли отсюда, надоело все на свете! — говорит девичий голос.
ВОТ И МИЛИЦИЯ
Мне горько и обидно. Мне за себя стыдно, понимаете. Какая у меня могла быть любовь? Откуда она могла взяться? Разве так случается — увидел и через минуту полюбил?
И кого «полюбил»! Вот что всего смешнее. Какую-то девчонку, каких у нас на трикотажной фабрике — тысяча. Да она ведь хуже всей этой тысячи: два пальца в рот и свистит, как хулиган, а словечки чего стоят. «Топай!»
Эта ее грубость — самая большая для меня загадка. Я не люблю, когда девушка держится не по-девичьи. Мне даже у ребят не нравится грубость, а уж о девушках и говорить нечего. У них должна быть нежная душа; а кто в это поверит, если у девушки на языке то, что я слышал сегодня? «Топай!» Но зато какими глазами она смотрела вначале на мой синяк, сколько нежной жалости у нее было в глазах, пока она не увидела мою кепку… Нет, она очень нежная, я такой нежной девушки еще никогда не видел. Значит, загадка объясняется просто: она притворщица. Старуха ведь сказала ей, когда отчитывала из-за меня: «Ты ведь совсем иная!» Значит, эта девушка из тех, которые делают что хотят и не стесняются капризничать: захотела — нежная, захотела — грубая.
А какой обидный смех у нее был, когда она увидела мою кепку. Ах, эта проклятая кепка!.. На минуту вся моя обида переключается на Марзи. Это из-за него я ношу на голове такую штуку. Какой-то распухший блин со свисающими чуть ли не до плеч полями. Он мог бы сойти за кепку особого фасона. На юге ввели в моду такие широкополые кепки; но они, южане, не виноваты, что моя имеет почти полметра в диаметре. А цвет у нее… Эта девушка правильно сказала: яичница с морковкой.
При чем Марзи? Он, это он заставил меня носить на голове такое уродство! Он сказал: «Тебе ее подарили, не смей снимать. Ты оскорбишь тем самым подарившего. Таков обычай». Подарил парень, который работал у нас на заводе диспетчером. Я его и знать-то толком не знал, а спросил однажды, между прочим, где он шил свою кепку. Спросил совсем не потому, что мне его уродливая кепка понравилась, а просто чтобы знать, где шьют кепки.
Через три дня этот парень прислал мне в общежитие новенькую кепку, вот эту, которая на моей голове. Он проявил свой «эздел» — приличие: понравилась тебе, Шамо, вещь — ты будешь иметь такую же. Уже через неделю, после первого дождя, моя кепка начала становиться разноцветной, расплываться и увеличиваться в диаметре. Дедушка страшно обозлился, когда увидел ее на мне, обозвал меня стилягой. Но когда я объяснил в свое оправдание, откуда она у меня взялась, Марзи приказал ее носить.
Тот диспетчер давно уехал из Дэй-Мохка, но Марзи сказал, что это не имеет значения: подарок есть подарок. Теперь я один красуюсь в такой кепке. И думаете, кто-нибудь надо мной смеется так, как смеялась сегодня эта девчонка? Нет, у нас девушки в Дэй-Мохке деликатные и воспитанные. Даже тот, кто видит мою кепку впервые, не позволяет себе открыто улыбнуться. Сегодня, когда мы ехали с Марзи и Букой в Грозный, шофер без конца заглядывал тайком в зеркальце, будто человек, пытающийся рассмотреть что-то недозволенное. Я догадался, что его интересует моя кепка, но этот шофер и виду не подал, что удивлен.
А Кейпа расхохоталась мне в лицо…
Да, я получил первый урок «любви». И кажется, получил хороший «фонарь»: левым глазом почти ничего не вижу, вокруг него все распухло, набрякло.
Я спешил добраться до квартиры Хаматхана. Слава богу, дома никого нет. Но ведь Марзи все равно придет. И начнется! Рвануть поскорее в Дэй-Мохк? Пока не стемнеет, с таким фонарем лучше не ехать…
Нет, убиваться я не стану. Я пошарил в холодильнике на кухне. Какие-то баночки, скляночки. Холодильник забит, а поесть нечего. Майонез. Маслины в розетке. Нарезанный лимон. Хорошо, что хоть аджи́ка у него есть, это такой острый соус, приправа. Придется есть аджику с сушеным мясом, которое мне и у бабушки надоело.
Я и не заметил, как съел кусок бараньего бока и четверть головки овечьего сыра. Надо оставить Хаматхану. Ничего, я как-нибудь выпрошу у бабушки индюка, привезу Доктору наук жареного. Рабочий класс должен поддерживать интеллигенцию.
Как будто и не ел ничего. Что-то не вяжется у меня все это: любовная трагедия — и такое обжорство…
Будь что будет! Я запил барашка и брынзу двумя бутылками кефира и завалился на широкую кровать. У меня уже однажды случалось, что я с горя объелся. Вскоре после ПТУ. Когда впервые стал самостоятельно к станку. Так волновался, что мне казалось, весь цех на меня смотрит. Гляжу на станок и робею так, словно меня к атомному реактору приставили. А станок как станок, только ручки управления у него немножко необычно расположены. Мимо проходил Уво́йс, был у нас тогда такой нахальный тип, очень тупой человек, хотя и считался токарем. Вечно над пэтэушниками измывался. Подстроит что-нибудь и потом целый день ходит по цеху, рассказывает, гогочет. Этот Увойс показал мне пальцем на кнопку обратного хода и говорит мне так добродушно: