— Я думал, вы мне верите, — сказал я сержанту.
— Ну и чудак! — рассмеялся он.
Я машинально пожал протянутую руку Деликасова, машинально проговорил то, что положено говорить при прощании:
— Чем могу служить? Я готов.
— Куда «готов»? Да не посадят тебя, парень, чего это ты оробел? Смотайся сегодня на завод за паспортом, а завтра — к нам. Разберемся, примем во внимание. Ну, шей, шей! Строчкой.
ПО-АНГЛИЙСКИ „СЫР“ — „ЧИИЗ“
Только ушел сержант, как явился… Вот не ожидал! Мой старый знакомый по Грозному, тоже бывший пэтэушник Хаха́ев. Он учился в торговом ПТУ, не со мной. Мы немножко дружили, вместе бывали на танцах. Сегодня он встретил на улице Хаматхана, узнал, что я здесь, и решил повидаться.
— Побить кого-нибудь надо? — чуть ли не с ходу спросил Хахаев, мрачно поглядев на мой синяк.
— Не надо. Лучше расскажи о себе.
Он рассказывал, медленно подбирая слова, я смотрел на него и думал: «Неужели и я стал такой старый за те два года, что мы не виделись?» Раньше этот Хахаев был большой, несколько толстый, но все-таки довольно стройный парень, одевался нормально. А теперь — туша. Какая-то толстовка на нем с большущими растопыренными карманами. Лицо стало широкое, тугощекое, глаза — щелочками. Спокойно-угрюмое у него лицо, хотя и видно, что остался он таким же добродушным парнем, каким был раньше. Работает он в гастрономе, в мясном отделе.
— Ну и как, получается? — спрашиваю я. — Всё в порядке?
— Лицо не в порядке. Слишком сердитое. Покупатели боятся.
— Как же ты план выполняешь?
— Первое место в соревновании. Все продавцы целый день разговаривают друг с другом. Как родные. А с покупателями как с врагами. А мне не с кем в коллективе разговаривать: я мрачный. Поэтому все время торгую. Раз — на весы, раз — на весы. Директор говорит: улыбайся — и займешь первое место во всей республике.
Да, лицо у него не очень. Я думаю, прежде всего душа должна быть веселая. Тогда и лицо станет таким.
— Душа веселая, — сердито сообщает мне Хахаев. — В душе я часто улыбаюсь. Лицо подводит.
Хахаев видит, что я не очень верю насчет его души, и предлагает:
— Пойдем на вечеринку. Там индюка зарезали. Увидишь: как я войду, все друзья начнут смеяться.
— И надо мной тоже, — показываю я на свое лицо.
Я пытаюсь вспомнить, улыбался ли Хахаев раньше, когда мы учились? Не помню. Я даже про себя не могу вспомнить, больше я тогда смеялся или меньше?
Насчет слез все просто. У мужчин слезы почти полностью расходуются в детстве. Остается совсем немножко. Для исключительных случаев. Но смех — другое дело. Он не должен израсходоваться. Его нам природа отпускает на всю жизнь. Конечно, регулятор природа на всякий случай ставит. У Буки регулятор — любовь и смерть. А у Хахаева? Может быть, его регулятор когда-то повернулся на отметку «стоп» и там нечаянно заклинился? Я думаю, это очень опасная поломка. Тут могла бы помочь только наука.
Вот она и наука, легка на помине! В дверь постучали. Вошел, затачивая нож об нож, человек в коротком ситцевом переднике. Лет тридцати на вид. Это был Цирценис, я узнал его не столько по лицу, сколько по какой-то странной танцующей походке и необыкновенной вежливости. Он потанцевал возле порога, представился: «Я — сосед Хаматхана, научный работник Цирценис», извинился, что он в таком виде, еще раз извинился, что доставит мне беспокойство: ему нужно заглянуть на одну секунду в поваренную книгу Хаматхана, в раздел «гуляш».
— Знаете, сидел я, размышлял кое о чем и вдруг вспомнил, что не обедал сегодня. И я, знаете ли, подумал: почему бы не приготовить гуляш?
Мне тоже захотелось козырнуть вежливостью, я сам нашел раздел «гуляш» и стал читать вслух:
— «Мясо нарезается на…»
— Простите, что? Мясо? Ах, мя-ясо… Да, да, да, — поднял Цирценис тонкие брови вверх и прикусил нижнюю губу. — У меня только цыпленок.
Хахаев полез в карман и вытащил пакет, положил перед Цирценисом:
— С базара. Незамороженное. Следующий!
— Простите, что? Кто следующий? — вздрогнул Цирценис.
— Следующий пр-р-родукт!
— Это мой друг Хахаев, он работник прилавка, — объяснил я.
Мы разобрались с гуляшом. Лук тоже оказался у Хахаева. Нашелся у него и перец горошком. Брать деньги у Цирцениса он отказался.
Хахаев очень понравился Цирценису.
— Знаете, Шамо, ваш друг замечательно добродушный человек! Мне кажется, у него несколько… э-э… опечаленное лицо. Буду рад, если это без особенно серьезных причин, а если требуется моя помощь…