Вот он, «герой». Странно, что я на перекуре в термическом не слышал об этой истории. А-а, шофер самосвала. Семейный, не из нашей компании, ему лет тридцать. Я и имени его не помню. Он вообще какой-то всегда замкнутый, никому не улыбнется.
— Садись, Юсуп, — сказал директор. — Мы не хотим, чтобы тобой занималась милиция. Решили выселить тебя сами.
Нет, так нельзя! Ни за что не пойду я выселять. Нельзя так, чтобы не поговорить с человеком сначала по-хорошему.
Тишина. Юсуп молчит, мнет в руках замасленную кепку.
— Товарищи, — говорит директор негромко, — я хочу, чтобы вы слишком уж плохо о Юсупе не думали. Более старательного и безотказного работника на нашем заводском транспорте я не знаю. Никогда ничего плохого за ним не водилось. Но от этого твой проступок не меньше, Юсуп. За ним у тебя ведь еще один грех потянулся.
— Какой? — вскидывает голову Юсуп.
— Ты мне пообещал, что потихоньку выселишься. Целый час я тебя убеждал, помнишь? Ты нарушил свое слово. Мы же мужчины, Юсуп. Где наша твердость?
Бедняга краснеет. До сих пор он сидел так: сжал челюсти, широко открыл глаза и смотрит в окно. Взгляд непреклонный, и, как бы это сказать, обреченность у него в глазах.
Помню, один старик рассказывал, что в старину горцы уже рождались с такими обреченными глазами. Мужчина еще лежит в люльке, а уже соображает, что погибнуть все равно придется, до старости не доживешь. Ведь тогда редко обходилось без схваток то ли с пришельцами, хотевшими силой захватить наши горы, то ли с кровниками. Вот и у Юсупа такие обреченные глаза. Настроился: не отступлю от своего.
А после слов директора о мужской чести чего-то в глазах Юсупа изменилось. Понимаете, слезы в глазах у него озерцами заблестели. Никто, кроме меня, этого, наверное, не видит, потому что все смотрят на Юсупа сбоку, а я один сижу как раз напротив Юсупа, хоть и через всю комнату. Он глазеет в окно, а мне все кажется, что на меня. И я вижу, что у него в глазах озерца. Чем так мучить человека, лучше бы идти выселять его. Там бы он хоть не плакал, а воевал с нами.
Директор сделал еще одну попытку:
— Признайся, жена тебя опять сбила с толку? Найди способ переубедить ее…
Я вижу, как Юсуп покраснел еще больше при слове «жена». Ему толкуют, что он получит квартиру в первом же новом коттедже, если перестанет самовольничать. А он молчит, как немой. Значит, у него принцип.
Так ни одного слова из этого человека и не вытянули. Уж как с ним бился директор! Я бы на месте директора давно выдохся.
Газзаев тоже постарался. По существу, он прочитал Юсупу небольшую такую лекцию о моральном облике, юридических правах и обязанностях советского молодого человека. В конце Газзаев протер платком свои нежные хрупкие очки без оправы, потом затряс большими белыми кулаками, на которых растут какие-то желтые длинные волосы, и добавил сердито кое-что о муллах и сектантах. Правда, я не понял, какое отношение они имеют к заводской квартире. Но их всегда можно помянуть при разговоре о плохом, отжившем. Ошибки не будет.
Потом Газзаев захотел, кажется, повести разговор о том, какие перед Юсупом задачи стоят на пути перевоспитания жены. Но как только Газзаев начал это, Юсуп решительно встал и сказал:
— Выселяйте, — и пошел себе к выходу, а у дверей уточнил: — Попробуйте выселить.
…Когда мы шли своей бригадой через поселок к семейному общежитию, комендант всю дорогу причитал:
— Вы слышали, как он сказал это свое: «Попробуйте выселить»? Ну и работенка у меня! На такой работе только Джамбота и надо было держать. Видели кулачищи этого Юсупа? Я-то, конечно, не их боюсь. Позора боюсь…
А я шел и думал о Марзи. Я так и представлял себе свой будущий разговор с ним. «Да как же ты, сын свиньи, опустился до того, чтобы руку на чужой очаг поднять? — слышался мне его голос. — Директор тебе приказал? Пусть сам директор и полез бы к чужому порогу, если он такой смелый…» — «Он смелый. Он не раз ходил раньше выселять таких, перед которыми даже сумасшедший Джамбот в страхе отступал…» — «Да знаешь ли ты, попасть бы тебе в ад, что никто не обязан простить нашей фамилии такую обиду, как нарушение очага? Директору простят, коменданту простят, даже человеку из завкома простят, потому что она женщина и к тому же начальство. Их всех звание обязывало, они службу выполняют. А ты кто такой?»
— Видите, вон там в кустах на бульваре мужчина с женщиной сидят? — приостановился комендант. — Усатый. А жена кормит сынишку мороженым. Это они и есть.