Мути, поев, начинает приплясывать около стола, напевать танцевальную мелодию. Потихоньку, чтобы не слышал отец. Все это в такт пению, которое доносится до нас с поселковой площади.
Поют там мужские голоса. Сдержанный хор. И стремительный и печальный одновременно. Высокие ноты чередуются с низкими, басовитыми. В ритм хлопанью мужских ладоней, отбивающих такт лезгинки. Там, на площади, танцуют.
Хорошо у нас поют! Мне кажется, что любая наша песня звучит печально, даже если слова у нее самые веселые. Но начнут ритмично хлопать в ладоши, лихо вскрикивая изредка, чтобы подбодрить танцора, и самому нестерпимо хочется танцевать.
— Пойдем потанцуем? — предлагает Мути.
— Знаешь, давай лучше выпьем по чашке бульона. И я пойду читать.
— Да мне тоже скучно на пятачке. Какой интерес танцевать без девушек?
Мути бросает на меня быстрый взгляд, чтобы увидеть, какое у меня лицо при слове «девушек». О чем-то он догадывается, но виду не подает.
Я иду к себе мимо пятачка.
Да, наших девушек сюда не затащишь. Не положено им быть тут в вечернее время с парнями. Худая слава пойдет. А русские девочки стараются следовать примеру наших дурочек. Иногда появляется на пятачке горбунья Губати со своей гармошкой. Иногда приходят туда и русские девушки, но лезгинку они танцуют плохо.
Вы не поверите, да и никто на свете не поверит, но у нашего завода нет своего клуба! И у трикотажной фабрики нет. А Дом культуры от нас довольно далеко, в самом центре городка. Вечером автобус не ходит. Кто захочет туда тащиться? Разве только из-за кино…
Конечно, это удивительно, что мы сумели возвести такой завод и не построили клуб. Конечно, строят. Настоящий Дворец культуры строят. Не такой сарай, как в центре городка, а дворец. Но этот размах нас и подвел. Уже года два в парке торчат из земли бетонные опоры будущего нашего дворца. То ли денег нет, то ли строителей — не поймешь.
А я думаю, виноват наш директор. На заводе говорят, что он может добиться всего, чего захочет. Такой это человек. А строительства дворца он как следует не добивается потому, что его, может быть, подводит возраст. Все-таки тридцать три года — это слишком много, чтобы захотеть танцевать каждый вечер.
Говорят, он согласен был танцевать каждый вечер, когда начинал возводить завод. Я вам больше скажу, он тогда играл со строителями и первыми нашими рабочими в волейбол и футбол, играл знаете без чего? Без штанов, в трусах! Представляю, как староверы бесились… Взрослый мужчина в трусах, в центре поселка, на глазах у стариков и женщин. Причем это ведь не на соревнованиях, а так, обычная игра. Если соревнования, то старики ничего не имеют права сказать: закон — играть лишь в форме. При слове «закон» старики умолкают. Но просто так в трусах на площадку и сегодня не выскочишь, это только пэтэушникам простительно.
Удивительнее всего мне вот что. Директор смело вытворял такие вещи. Молодец! А репутация его не погибла. У нас ведь худая молва может за человеком тянуться знаете как! Всю жизнь. Пусть человек даже академиком станет, а про него смогут всегда припомнить: «Это не тот ли, что в молодости напился однажды и лежал возле забора?»
А есть такие вещи, вроде директорских трусов, иногда даже гораздо более важные «грехи», которые почему-то никто не вспоминает. В чем тут секрет, какие у репутации шестеренки ведущие, я не могу понять. Я вам говорил, что ходить без головного убора мужчине не положено. А почему директор ходит? И никто не бросает ему вслед упрека. Наоборот, возьмутся старики где-нибудь в ауле рассуждать о нашем директоре и приходят к такому приговору: «Видза́ ку́нах ва!» Это значит: «Полностью мужчина, настоящий мужчина!» А где же у него символ мужской чести — шапка?
Я сажусь под свет настольной лампы, раскрываю книги, которые мне дал почитать Цирценис. Сажусь я читать так же, как и Башир, то есть с тетрадкой для конспекта. Ему это непривычно, и он старается разглядеть, что за книги у меня. Мне же почему-то неловко, что я собрался читать книги о том, как человек должен себя вести. И для чего я их выпросил у Цирцениса? Вот эта, толстая, о психологии общения. Слишком она толстая.
Вторая выглядит повеселее. Тоненькая. С пестрой обложкой, название такое: «Вежливость на каждый день». Перевод с польского. На обложке нарисован придурковатый малый. Наклонил голову и, радостно чему-то улыбаясь, приподнимает шляпу. Пиджак на нем в клетку, галстук желтый-желтый с красным рисунком. Это все ничего, галстуки теперь носят любые. Но поглядите на его шляпу! Она тоже в черную клетку, но широкая лента вокруг шляпы такая: полоска желтая, полоска буро-красная. Так и чередуются. Мои родные цвета! Это же яично-морковная расцветка моей кепки…