Я стаскиваю барашка, которого мне сейчас придется резать и разделывать, потом какие-то узлы, мешки, бочонок почти в полный обхват. От него пахнет виноградом и чем-то хмельным. Ну будет сегодня у стариков потеха! Это же знаменитое терское вино, которое любил пить в чечено-ингушских степях Лев Толстой. Крестьянское самодельное вино-скороспелка, вкус которого Марзи изучает с помощью дяди Акима уже лет пятьдесят.
Я зову через плетень соседку-родственницу, чтобы шла скорее готовить для гостей стол. Себе в помощь я никого из ребят не зову, потому что при встрече Марзи и дяди Акима все должно делаться «шито-крыто» (потерпите, вы сейчас узнаете, почему это так).
Я прислушиваюсь, как хрумкают зерном лошади, прислушиваюсь к веселым голосам, доносящимся из дому. И думаю, что все-таки я перенял от дедушки и много полезного. К лошадям приучал меня он, отец не любил с ними возиться. Свежевать барашков тоже учил дедушка.
У меня зудит спина от удара дедушкиным прутиком. Что ж, тоже наука.
Интересный способ у них, у стариков, передавать нам свою мудрость. Помню, однажды в детстве я прибежал с луга, где мы обычно играли, чтобы доложить: мой двоюродный брат, который у нас гостил, опять затеял драку с мальчишками. Этот брат был задира и первый драчун, его уже не раз предупреждали дома: «Если еще раз услышим, что ты подрался, полез первым…» Вот я и прибежал с сообщением: «Он опять…»
Ну и дал мне тогда дедушка! Он стегал меня хворостиной и кричал на весь двор: «Как? Твой брат дерется против троих, а ты оставил его в беде и прибежал доносить на него же? Получай! Получай свою награду! Знай, что там, в драке, тебе было бы не так больно, как здесь…» Стегал дедушка до тех пор, пока отец не отнял меня от Марзи. Я хорошо понял, что нельзя бросать в беде не только брата и любого родственника, но и просто односельчанина, земляка. Даже случайного спутника.
«Выученное в детстве — словно высеченное на камне…» — твердит часто Марзи поговорку. Знаете ли вы, что я на улице не имею права объяснить прохожему, как пройти в нужное ему место? Нет, я обязательно должен проводить его туда. И чуть ли не сдать его там под расписку. Помню, в детстве я показал пальцем прохожему, где наш сельсовет. Мне тогда было всего лет десять. Марзи подошел и спросил меня: «Как ты вон тому дяде показал, куда идти?» Я протянул руку — «вот так». Марзи хлестнул плеткой по моему вытянутому пальцу так, что едва не отшиб его насовсем, и объяснил: «Приезжего надо всегда проводить до места, убедиться, что он благополучно туда дошел…»
…С веранды кричат, что Марзи зовет меня.
— Людям умыться с дороги! — бросает мне он коротко.
Думаете, у нас в доме это просто делается? Даже дяде Акиму давно известен номер с туалетным мылом: каждому гостю я обязан подать новенький, только что развернутый кусок мыла.
Это не ингушский обычай. Немецкий! Марзи перенял его у одного своего друга, еще в молодости. Друг был профессором, звали его Эдуард Альбертович Штебер, фотография покойного хранится у дедушки среди сотни других в корзиночке-сапетке, которую бабушка сплела когда-то из прутьев ивы. В этой корзинке есть еще один летчик-генерал, два министра автономной республики, начальник лесоучастка, академик-геолог из Москвы, прокурор из Осетии, чеченский абрек Зелимхан на дореволюционной фотооткрытке и другие важные лица. Конечно, там же и вся наша родня, вернее, те из родственников, кого уже нет на свете. Предков до самого седьмого колена там нет. От силы до четвертого или пятого, потому что при жизни самых дальних предков еще не было фотоаппарата.
Со Штебером дедушка лазил в молодости по горам, помогал профессору обследовать древние ингушские боевые башни и склепы. Как уверяет Марзи, Штебер считал тогда его своим закадычным другом и научным сотрудником. Тех, кто в это не верил, дедушка убедил тогда очень просто. Будучи в городе Орджоникидзе, тогдашнем Владикавказе, куда Марзи ездил продать воз картошки, он собрал на базаре и в шашлычных человек тридцать земляков и повел их в гости к Штеберу. Толстенький, с добродушной улыбкой и большим животом профессор — таким он выглядит на фотографии — встретил дедушкину компанию с почетом. Чем там угощали, Марзи не помнит, но история с мылом осталась у него в памяти: каждому из тридцати гостей дали свежее полотенце и распечатали — каждому! — новый кусок мыла.
У себя в ауле Марзи тоже так принимал профессора, что у того, как выражается бабушка Маржан, губа отвисала от удивления. Если мясо, то куски такие, что двумя руками не удержишь, если мед, то не в городских стекляшках-розетках величиной с наперсток, а каждому в большой глиняной миске. Но мыло, профессорское мыло… В каком горском доме могли распечатать враз тридцать кусков?! В те времена у нас в аулах «мыло, в которое добавлены духи», покупали лишь для девушек на выданье, чтобы они приятнее пахли. Если появлялся в доме почетный гость, то давали разочек помылиться.