Цирценис вскочил, радушно пожал мне руку, представил этой женщине; ее фамилия Ярцева. И пригласил к столу.
— Сейчас вино откроем, — как-то неуверенно сказал он. — Нет-нет, вы не уходите, Шамо. Я хотел вас искать, мы завтра как раз планируем побывать и в вашем цехе.
Что же это получается? Гадал, как угостить их, а угощают меня.
Они заканчивали какой-то свой разговор, а я оглядел номер «люкс». Комната большая и обставлена довольно шикарно. Стол обеденный и еще один стол — письменный, застеленный постельным покрывалом. Белое покрывало. На уголке черная клякса с ладонь величиной. Это расплылся инвентарный номер. Такие номера завел у нас еще Джамбот, чтобы вещи не терялись. Кресла удобные, низенькие. Светлый платяной шкаф, две никелированные кровати. Пол немножко подкачал: половина покрыта паркетом, а вторая половина — крашеный цемент.
Ничего номер, если сравнить с нашей комнатой. Но самый шик здесь, конечно, убранство обеденного стола.
— Ешьте, Шамо, — угощает Ярцева. — Не хотите больше? Мы сначала просто не знали, как поступить с вином, с этой курицей, овощами, фруктами. Представьте себе, приходит молодой человек, приносит все это и говорит: «Ваш знакомый поручил позаботиться о вас, дорогие гости». И исчез… Вам тоже нравится хрустальная ваза, Шамо? Красивая. Курица в хрустальной вазе — это довольно необычно…
Я действительно пялю глаза на вазу. Ей-богу, только в доме у Мути и видел я такую вазу! Кто-то им ее подарил.
Вот, значит, что придумал Мути. Наверное, так научил его поступить отец. Или мать. А может быть, и сам догадался проявить внимание ко мне, к моим гостям. Только вот кто мог надоумить принести курицу в хрустальной вазе, это к не знаю. У нас я такого обычая не помню. В польской книжке об этикете я тоже про это ничего не читал. Ну ничего. Важно, что есть курица.
А вот и букет цветов. Хорошо, что он в эту минуту сюда попал. Черноглазая Макка, постучав, входит в комнату с пышным букетом полевых цветов, обнимает его двумя руками. Она выглянула из-за вороха цветов, как осторожный зверек, смущенно топчется босыми ногами по полу. Потом набирается смелости и, не глядя на меня, идет к Ярцевой, шепчет:
— Это вам, тетя…
Женщина удивилась, приняла букет, смотрит на цветы. Вижу, у нее глаза разбегаются, а на лице блаженство от аромата. Ведь таким прохладным луговым простором в комнате вдруг запахло. Ярцева уронила голову в цветы и замерла. Удивительно, как на женщин цветы действуют.
Потом Ярцева подняла голову, словно проснулась. Даже не видит, что девочки в комнате уже нет. Верите, у меня чуть слезы на глазах не навернулись от радости, что так легко можно сделать человеку приятное.
— Удивительно, удивительно все это… — бормочет Цирценис. — Простые душевные движения находят такую изящную форму… Горцы с их великолепным инстинктом чувствуют, когда как надо поступить.
— Ах, какие цветы! — восклицает Ярцева. — В луговых цветах своя особая прелесть… Разве дело только в инстинкте? Горцы испокон века очень скрупулезно отрабатывали, если так можно выразиться, технику общения. Это очень гармоничный и отнюдь не случайный элемент их культуры. Товарищ Газзаев, безусловно, прав, когда говорит, что многое в древних обычаях устарело и должно беспощадно отвергаться. Однако нельзя из-за плохого брать под подозрение и все хорошее. Эдак среди молодежи не будет должного уважения и к новым традициям. Посмотрим, посмотрим, что из старого людям нравится, а что не по душе… Материала для наблюдений на заводе много. Шамо, ваша молодежь обязана помочь нам. Подключайтесь и вы, хорошо? Я пью это вино за молодых рабочих-горцев, Шамо!
Красиво и гладко она говорит про культуру. Оратор, очко вперед даст самому Газзаеву! И строгая, энергичная, сразу видно. Только когда цветы берет в руки, лицо становится молодым и румяным, как у девушки.
Вот и сейчас лицо опять такое сделалось, прижимает букет к груди и говорит Цирценису:
— Думаю, девочки вазу для этого чудесного букета найдут?
Цирценис отговаривает ее идти спать к нашим девушкам:
— Устраивайтесь здесь, прошу вас! А я пойду ночевать к Шамо. У девочек вам будет тесно.