— Его научили, как говорить, но не научили, что говорить.
— А что же надо говорить, чтобы не обижались? Нет же такого рецепта?
— Один есть: если не можешь сказать ничего приятного, лучше промолчи, — посоветовал Цирценис.
— Почему нельзя показывать хамов по телевизору? Скрытой камерой!
— Разве мы с вами еще не насмотрелись на них? — улыбнулась Ярцева.
— Я опять о производстве. Наш бич — брак. Не понимаю, что может дать внедрение этикета? Настоящий ОТК — вот вам и весь этикет. И бить бракоделов рублем!
— Мы видели, что некоторые ваши упаковщики вкладывают в коробки со сверлилками жеваные паспорта изделий, — ответила Ярцева. — Тот упаковщик, который был — подчеркиваю это! — в опрятной, выглаженной одежде, отшвыривал такие мятые паспорта в сторону. Понимаете, нужно воспитывать в человеке эстетическое чувство. Тогда человек просто не сможет работать неряшливо. Лев Толстой, побывав у сапожника в доме, умилялся, как светло и нравственно изящно в его темном рабочем углу, писал, что стоит войти в рабочее жилье — душа расцветает… А что на некоторых рабочих местах вашего первоклассного завода? Жаль, мы не пригласили сюда сегодня вашу Нани. Она бы кое-кого устыдила…
— Скажите, а нельзя ввести материальное стимулирование за соблюдение этикета?
— Садись, — махнул рукой Газзаев. — Может быть, тебе еще четырнадцатую зарплату ввести за вежливость? Правда, ваш директор ничем не рискует: перерасхода не будет!.. Товарищи, хватит вопросов, наши гости устали…
Газзаев постучал карандашом по графину и предложил выступлений не делать: вопросов было столько, что позиции коллектива ясны, в выступлениях нет необходимости.
— А я хочу! — раздался девичий голос.
Это вскочила с места знаете кто? Кейпа! Мне сделалось стыдно и как-то тревожно. Замир ее за рукав тянет, но уже поздно.
Она спокойно оглядела зал и сказала:
— Я хочу прочесть стихотворение.
— Ты что это? — удивился Газзаев и постукал по графину. — У нас не вечер поэзии.
Она в его сторону даже не смотрит, а оглядывает зал, будто ждет разрешения от всех нас. Мне показалось, что на меня она поглядела чуть подольше, и от этого сделалось на душе неспокойно. От этой девчонки всего можно ждать.
Зал закричал: «Давай! Пусть читает!» Нам же лишь бы что-нибудь неожиданное произошло. Особенно тем, кто на балконе. Пацанам.
— Нет, ты уж выйди сюда! — показал Газзаев, уверенный, что она смутится и сядет; у нас ужасно стесняются идти к сцене.
Кейпа быстро вышла к сцене, даже поднялась на ступеньки и сама объявила свой номер:
— Стихотворение Евгения Евтушенко «Застенчивые парни»…
Тут меня как обожгло. Вот почему она на меня так поглядела, когда встала с места.
Я уткнул голову вниз и стал слушать, запоминая каждое слово.
Она закончила, и видели бы вы, что в зале поднялось! Шум, крики, свист…
Когда Кейпа читала свой стих, зал еще молчал. Только в том месте, где строчка «легли — так уж легли», радостно завыли на балконе пэтэушники.
А сейчас шум стоял сплошной, слышались отдельные выкрики: «Ты кого это имела в виду?», «Да это же оскорбление всем ребятам!», «Застенчивые парни, может быть, и есть, а вот застенчивые девчонки, кажется, перевелись!»