— Моего хозяина-шотландца, а звали его сир Андреа, всегда занимал вопрос, где у кентавров может находиться пупок: на конской половине или на человеческой. Ты не обратил случайно внимания?
— Да, обратил — пупок у них на человеческом животе.
Сирило очень угодил своим рассказом слушателям, а Рахел вслух пожалел о том, что не взял у сира Андреа его шотландский адрес — можно было бы сообщить ему важную для развития науки новость о кентаврском пупке.
Огонь потихоньку угасал; дрема смежала веки наших путешественников, чему немало способствовал мерный шум моря, убаюкивающий как скрип колыбели. Они завернулись в одеяла, устроились на пружинных матрасах; и через несколько мгновений раздался разноголосый храп. Спали все, кроме Рахела, который охранял их покой, сидя на корточках возле жаровни. Сириец выждал немного, пока его спутники погрузились в первый глубокий сон, потом потихоньку подобрался к Эгисту, потряс за плечо и, видя, что тот открыл глаза, попросил его молчать и выйти вслед за ним из палатки. Царь в темноте нащупал свой длинный кинжал и кошелек с тремя монетами, спрятанный в трусах, а затем, последовав просьбе Рахела, тихонько вышел наружу. У выхода торговец зерном встретил его, встал на колени и поцеловал ему руку.
— Ты — царь Эгист, я сразу догадался, потому что однажды мне довелось видеть тебя на ипподроме. Меня же зовут Сириец Рахел; я служу в твоем Иностранном ведомстве и жду здесь в порту новостей о приезде Ореста.
Эгист рассказал Рахелу о цели их путешествия и попросил хранить тайну: никто и никогда не должен знать, что царь, из года в год ожидающий приезда Ореста, отлучился из, дворца и отправился в отпуск.
— Я бы и сам не стал беспокоить тебя, господин мой, но мне приходится напомнить — вот уже сорок два месяца, как мне не платят ни гроша, а торговля зерном идет из рук вон плохо: с одной стороны — идет Война герцогств, с другой — приходится кормить всех беженцев, что, спасаясь от ее ужасов, собираются на полях Вадо-де-ла-Торре и живут за счет нашей милостивой доньи Инес. А еще я хочу предостеречь тебя, ибо такова моя служба, — будь осторожен с человеком, которого ты называешь своим интендантом; у меня, можно сказать, нюх на всякое притворство. Он не Орест, господин мой Эгист, но вполне может оказаться его слугой Флегелоном — искуснейшим шпионом твоего пасынка.
Услышав эти слова, Эгист рассмеялся, взял сирийца под руку и отошел с ним подальше от палатки. Они зашагали по песку, а царь все продолжал смеяться и крепко сжимать руку Рахела.
— Вот уж верно — у тебя нюх! Сейчас я расскажу, почему мой интендант скрывает свое истинное лицо, и ты поймешь причину, мешающую нам выплатить тебе долг, о чем я весьма сожалею, ибо ты, мне кажется, верный слуга. Моего настоящего интенданта, некоего Хасинто, вот уже лет пять тому назад хватил удар: у бедняги оказалась парализованной вся правая сторона, он потерял дар речи и с тех пор не встает с постели — несчастный, покрытый язвами, — и ожидает одной лишь смерти. Офицерскую форму ему купили незадолго до болезни, взяв его зарплату вперед. Я теперь не могу назначить нового интенданта — мне нечем платить ему и не на что купить другую одежду. У меня нет даже свободных денег на то, чтобы выкупить у жены Хасинто форму ее мужа, — вот такие мои царские дела! Эта самая жена паралитика придумала один выход: золовка больного приклеивает усы, надевает его костюм и выдает себя за мужчину. Тогда жалованье, вернее, надежда получить его в будущем остается в семье, а я получаю интенданта, без которого мне не обойтись, ибо инвентаризация — один из столпов стабильной монархии. Делать было нечего, и я согласился. Итак, Рахел, мой офицер — женщина, служившая раньше прачкой в детском приюте; там она научилась отлично считать верхнюю одежду и белье, отмечая каждую вещь крестиком или галочкой, а вовсе никакой не твой Флегелон, правая рука моего пасынка Ореста.