Клитемнестра перестала предаваться воспоминаниям о Солотетесе, вытерла слезы и пошла на кухню кипятить молоко на ужин; она всегда выпивала большую кружку с двумя ложками меда. Начинало смеркаться, и царице стало зябко и грустно. Придя в спальню, она быстренько разделась и обобрала вшей с рубашки при свете лампады. На высоком помосте, куда вели шесть ступеней, стояла кровать под бронзовым сводом со знаками зодиака; на голубом пологе было нарисовано похищение Европы. Картина нравилась Клитемнестре, потому что взгляд быка напоминал ей Эгиста. И вправду, за целый день у нее не нашлось свободной минутки, чтобы вспомнить о возлюбленном супруге, который, наверное, гуляет по берегу моря да любуется кораблями. Клитемнестра не отказалась бы от путешествия на корабле — Солотетес так чудесно рассказывал о плаваниях, когда в свете полной луны корабль заходит на ночь в маленькую бухту. Оставалось только выбрать наряд к лицу; заколебавшись между белым пикейным платьем и полосатым красно-желтым халатом, царица рыгнула и заснула, ощущая на губах привкус скисшего молока, словно ребенок, только что оторвавшийся от груди.
VIII
Все утро они гуляли вдоль моря; адъютанты Эвмона скакали наперегонки, и тяжелые копыта их першеронов впечатывались в пену, остававшуюся от волн, что набегали на берег и умирали. Наши путники видели, как в маленькие порты заходили баркасы рыбаков, и Рахел, присоединившийся к свите царей, рассматривал улов и со знанием дела называл рыб по Классификации Аристотеля или Линнея. Потом путешественники устроились во внутреннем дворике приюта отшельников, посвященного Святому Эвенсио Столпнику, и приготовили обед из эгейской барабульки — по мнению сирийца, рыбка была что надо. Местное вино оказалось белым, игристым, чуть-чуть сладким — глоток его радовал, как поцелуй друга, — оно пришлось по душе нашей праздной компании. Старый моряк с высохшей левой рукой, который солил и вялил там рыбу, приготовил им барабульку с душистыми травами. Потом он показал им колонну, на ее вершине в стародавние времена стояла статуя святого. Тогда шла молва: кто заберется на нее и проведет в молитвах целый день, если только у человека нет на душе смертного греха, через двадцать четыре часа увидит все золото, потерянное когда-либо в тех краях, и все спрятанные сокровища пиратов.
— Говорят, некий Андион влез туда, пробыл положенное время и на рассвете увидел золотые рога как раз там, где дол жен был находиться чердак его собственного дома, на котором он развешивал сушиться осьминогов. Андион слетел вниз и бросился бежать, дивясь по дороге тому, что проглядел такое сокровище в собственном доме. Однако, добравшись до чердака, бедняга обнаружил и хозяина золота: щеголь-сатир украшал свои собственные рога позолотой и захаживал к его жене, когда та оставалась дома одна. Все попытались забраться на колонну, но вскарабкаться на гладкий, высокий — не меньше трех вар — столб оказалось непросто. Только Эвмону трюк удался: он снял свой деревянный протез и ловко орудовал ногой-коротышкой, пользуясь ею как садовник, подрезающий кипарисы своим поясом.
Путники решили провести ночь в развалинах маяка; он был не менее известен, чем александрийский или мальтийский. Говорили, что в его фундамент рядом с первым камнем положили труп взрослого тритона вместе с раковиной. Маяк стоял на самом конце длинного мыса, и сейчас от него остались только башня и зал с колоннами. Морские волны с грохотом разбивались о темные скалы, а чайки кружились тучей, время от времени скрывая небесный свод.
Эвмон спросил у Рахела, нарушится ли плаванье кораблей, если развести костер на самой верхней площадке. Тот сказал, что, насколько ему известно, маяк по-прежнему нанесен на карты, хотя и считается неисправным, и предложил нашим путникам свои услуги: надо было подняться и проверить, работают ли зеркала — латунные пластины, которыми управляют с нижней площадки при помощи веревок, подобно тому, как бьют в колокола. Затем ловкий сириец взбежал по винтовой лестнице и вернулся с хорошими новостями: все в порядке, надо лишь смазать ось и удлинить старые веревки — шнуры от узла с запасными ногами фракийца для этого вполне подойдут; а он уж берет на себя все остальное. На втором этаже нашлось достаточно дров; один из адъютантов, соорудив из веток метлу, вымел пол в уголке зала с колоннами, и путешественники укрылись там от ветра. Потом интендант достал из своей переметной сумы кувшинчик с рафинированным маслом — он любил за завтраком обмакивать в него хлеб — и помог Рахелу смазать ось зеркал.
Когда солнце зашло, женщина из соседней деревни принесла им ужин, который заказал там Эвмон, в корзинке из золотистой лозы, прикрытой белоснежной салфеткой. Среди провизии оказались пирожки с анчоусами, вяленый тунец, а на десерт — голубь в сладком вине. Женщине по имени Эрминия было лет тридцать; ее стройные ноги и пышная грудь очень понравились Эвмону — он глаз не сводил с гостьи и предложил ей разделить с ними трапезу и остаться потом посмотреть на огни маяка. Та отказалась, но поведала, что живет с отцом, который женился во второй раз, и двумя малолетними братишками и что у нее есть жених — столяр из деревни у реки; за него она собирается выйти замуж на Пасху, пока же, как это сейчас модно, они каждый день беседуют в сумерках. А огни маяка можно посмотреть и из дома; он стоит третьим по правую руку, если выходить из деревни на царскую дорогу. Произнося последние слова, она глядела на фракийца, словно давала ему адрес, чтобы он не потерялся. Потом Эрминия получила плату за ужин от того же Эвмона, который не поскупился на чаевые, подхватила корзинку одной рукой, покрыла голову, словно платком, белой салфеткой, весело распрощалась и ушла. Фракийский царь поднялся с места и подошел к двери посмотреть, как она идет по узенькой тропинке между скал. В ночной тишине, сквозь мерное дыхание моря слышалась ее песня. Все замерли, пораженные, внимательно слушая этот страстный голос, удалявшийся в темноте.