— Я зовусь Орестом из Микен, — сказал путник.
— А это далеко? — спросил толстяк.
— Сто дней пути.
— Послушай, дружище, будь я помоложе и постройней, отправился бы с тобой, чтобы на мир посмотреть. И никакой платы не просил бы — только корми да обувай меня. А куда ехать надо — на восток или на запад?
— На запад.
— Мне по душе идти на запад, повторяя путь солнца. Оставь своего коня, я сам отведу его на конюшню, поставь пику на козлы и отведай моего вина. Никому не доверяю выбирать его в погребах, всегда покупаю сам и всегда удачно: здешним пастухам по вкусу красное вино, которое вызывает отрыжку. Я-то не здешний, мои предки приехали издалека и стали колонами на берегу, но потом пираты сожгли наши дома, и нам пришлось переселиться в глубь страны. Люди в этих местах пьют так много молока и едят столько сыра, что их желудкам необходимо вино, чтобы вовсе не перестать действовать. Моя идея оказалась удачной! Меня зовут Селион. Позабыл, как, ты сказал, твое имя?
— Орест.
— Никогда не слыхал такого. Это в честь мученика?
— Нет, его придумали для меня. Бросали наугад таблички с буквами, и вышло — Орест.
— Ну, наверное, быть тебе счастливым и богатым.
— Я возвращаюсь на родину, чтобы исполнить страшное отмщение. Любовник моей матери убил моего отца.
Толстяк Селион, который в тот момент вытаскивал из лотка ковригу, положил хлеб обратно и закрыл крышку.
— Платить тебе все равно придется вперед!
Орест раскрыл кошелек из шкурки крота и, отыскав в нем серебряную монету, бросил ее на стол. Толстяк хозяин подождал, пока она не скатилась на пол и не зазвенела на каменных плитах, но не стал подбирать ее, а прежде вытащил хлеб и вино для гостя. Потом он стащил с головы свою меховую шапку и, прижав ее к груди, попросил у Ореста прощения: есть законы торговли среди его соплеменников, и не ему нарушать их, а кроме того, в наше смутное время столько людей приходят и заявляют, что спешат отомстить тем, кто за время троянской войны завладел их царством или отнял у них жену, а затем напоминают о древних обычаях гостеприимства, выпивают в одиночку целый бурдюк вина и уезжают, не расплатившись.
Он поднял с пола монету, рассмотрел ее и, обнаружив, что она фиванской чеканки, сказал довольным голосом:
— Это твердая монета, она всегда в цене.
— Ты убедился — я плачу, — сказал Орест, — но уж кому-кому, а мне бы следовало жить здесь задаром. Отец убит, а мать — прелюбодейка!
Хорошо бы Электра услышала его слова, он произнес их торжественно, опустив голову на свою изящную руку с золотым кольцом на пальце.
— Если хочешь, — сказал Селион почтительно, — можешь не платить за хлеб.
И широким, остро заточенным ножом отрезал от ковриги большой ломоть и подал его Оресту на белой салфетке. К вечеру похолодало, и входившие пастухи потирали замерзшие руки и похлопывали друг друга по спинам. Селион проворно оделял всех вином и, когда у каждого в руках оказался кувшинчик, представил им незнакомца.
— Этот благородный юноша, на сегодня единственный гость вашего покорного слуги, зовется Орестом из Микен и едет отомстить убийце своего отца, который к тому же спит с его матерью.
— Пейте вино, я угощаю, — сказал Орест, чувствуя на себе удивленные и в то же время недоверчивые взгляды пастухов.
— Вот настоящий принц! — поддержал его Селион. — До его города сто дней пути.
— Кого же ты убьешь? — спросил самый молодой из пастухов с красным платком на шее.
— Сначала убийцу отца, — ответил Орест, — я отрублю ему голову мечом.
— А потом? — полюбопытствовал Селион. — Ты осмелишься убить мать?
— Это моя тайна, — произнес принц Орест тихо, но так, что все его услышали.
— Я знал одного человека, который оказался в таком же переплете, — сказал один из пастухов, пожилой человек с морщинистым лицом и голубыми глазами. Начиная свой рассказ, он снял шапку и обнажил свою курчавую седую голову, — Тому тоже предстояло расправиться с убийцей отца, спавшим с его матерью, и он под покровом тьмы точил свой нож. Семья не принадлежала к знатному роду, подобно твоей, его родители были башмачниками. Муж полюбил охоту и целые дни проводил в лесах, промышляя кроликов и куропаток, а жена со скуки отдалась леснику, который продавал им брусочки тополя для подошв. Поначалу она попробовала совратить подмастерье, работавшего у них в мастерской на токарном станке, но тот боялся неожиданного возвращения мужа, своего хозяина, и у него дело никак не шло на лад. Обманутому супругу намекали, что благоверная наставляет ему рога, но он не обращал внимания на эти разговоры и в конце концов заявил сплетникам, дескать, даже если это и правда, тем лучше, а то возвращаешься усталый как собака с охоты — и еще жену ублажай, хотя тебе вовсе не до того. Коли так легко уступил, значит, совсем разлюбил — такой поворот событий задел женщину за живое: она убедила лесника покончить с рогоносцем, он так и сделал. Сын башмачников сначала думал, что его отец, освежевывая зайца в лесу, случайно перерезал себе вену и истек кровью, а потом, когда подрос, узнал, как все было на самом деле. Он решил отомстить убийце, выслеживал его, прячась за деревьями, ища удобный момент, чтобы нанести удар, поднимался по ночам, надеясь застать злодея, когда тот входит в дом или выходит на улицу. И вот однажды мститель настиг убийцу и заколол на месте, но, осветив свою жертву, вдруг обнаружил токаря-подмастерье: тот теперь отлично справлялся со своими обязанностями, ибо больше не боялся, что охотник неожиданно вернется домой.