К кому же обратиться за помощью? Он испробовал все. И ничто не помогло ему.
Он был одинок.
И только когда он понял, что следует избавиться от предрассудков разума — в честь которого в Нотр-Дам совершались богослужения — и отдаться вдохновению, потому что оно лишено всяких предрассудков, оно не зависит от причин и не поддается расчету, ему следует забыть все, что он узнал о приговоренном из актов трибунала, и судить по собственной воле, так, как действует божественная сила, только так он сможет засыпать со спокойной совестью, зная, что наутро, из чего бы ни пришлось ему выбирать, сама дарованная ему сила, божественная истина подскажет, как следует поступить, и как бы он ни поступил, выбор будет справедливым.
С тех пор Жан-Луи Попье каждый день спасал от гильотины по одной человеческой голове. Он думал только о том, чтобы ненароком не вычеркнуть приговоренных, которых ни в коем случае не следовало спасать, потому что они были широко известны, или же вина их была слишком очевидной, и тогда он прекратил раздумывать, доверившись прозорливости вдохновения, и спокойно съедал приговор, который оно выбрало.
Потому что вдохновение никогда не ошибалось.
8 июня (мессидора) 1794 года на Марсовом поле состоялось празднование в честь Высшего существа.
Это был единственный выходной день Попье, единственный, в который не работал ни он, ни Революционный суд, ни гильотина. Ведомые Фукье-Тенвилем, члены и служащие Дворца правосудия отправились на праздник. Среди них был и гражданин Попье. В синем жакете, белом жабо, в белых чулках, голубом парике и в металлических очках с круглыми линзами, которые казались слегка затемненными, он достойно шествовал в первых рядах колонны администрации суда.
До Марсова поля он не дошел. Не увидел, как первосвященник новой веры Максимилиан Робеспьер представил Богу Революцию, ее Конвент и ее народ. Воспользовавшись случаем, он улизнул из торжественной процессии и направился на площадь Революции. Захотелось посмотреть на машину смерти, у которой он месяцами отнимал пищу. Теперь он осмелился. Дорос до нее. Во снах она выглядела как прядильное колесо пряхи Жермен Шутье. Он знал, что она не такая, но не мог представить ее истинный облик, несмотря на детальное описание, которое не раз слышал в канцелярии суда.
Площадь Революции была пуста, ее заливало солнце. Париж был на Марсовом поле или в темницах. В центре площади высился скелет эшафота, под тенью которого, опершись на мушкет, дремал дряхлый национальный гвардеец. Гильотину он не увидел. Она была задрапирована черным полотном, как дожидающийся открытия памятник. Он догадался, что у нее острая, готическая форма, а за ней находится доска, к которой привязывают тело. Она не очень отличалась от прядильного колеса. Его не разочаровало то, что он не разглядел ее.
Некий якобинец, ученик энциклопедистов, описал гильотину как горизонтальную плоскость с вертикальным продолжением, с которого на человека обрушивается треугольный предмет, отделяющий прямоугольную часть тела от шарообразной. Так можно было бы описать и что-то вроде прядильного колеса.
Вернувшись во Дворец правосудия, он прошел в Зал свободы, в котором заседал Революционный суд. Он также не произвел на него впечатления. Свет в зал проникал сквозь продолговатые окна, врезанные в камень. В нем стояли три бюста: Брута, защитника римской Республики, и граждан Марата и Лепелетье, защитников Французской Республики. Остальное пространство занимали столы, стулья, лавки. В центре — для суда и обвинения, сбоку для присяжных, напротив — для защитника. За ним в шесть рядов ступенями располагались лавки для подсудимых. С другой стороны стояли скамейки свидетелей, а за ними ограда, отделявшая публику от суда.
Ничего не почувствовав, он вышел.
Хотел было спуститься в Консьержери. Отказался. Среди заключенных находились пятьдесят два человека, казнь которых была отложена из-за праздника в честь Высшего существа. Он знал их имена, хотя еще не зарегистрировал приговоры. Он мог бы встретить кого-нибудь из них, и тогда могли начаться мучения вроде тех, что пережил с тезками Риго. Он должен остаться беспристрастным. Вне призрачной действительности. Вне ее влияния.