Он не заслужил права на жизнь.
И Попье красивым почерком вписал его имя в протокол.
Тогда в нем произошло новое преображение, более сильное, чем первое.
Он не пожелал, чтобы из-за Гариньо его милосердием воспользовался сегодня кто попало. Это было бы несправедливо. Прочие сорок четыре были заметными личностями, съедать приговоры которых он ранее воздерживался. Теперь он не чувствовал страха. И даже удивлялся, почему ранее ощущал его.
Что наговорил ему этот Шоде? В любом случае нечто отвратительное. Жаль, что он не может вписать его имя вместо кого-нибудь из сорока четырех сегодняшних приговоренных.
Впрочем, может, когда-нибудь и получится.
Не выбирая, рассеянно, отдавшись власти рук, он вытащил из пачки, лежащей на столе, приговор Арнуссе, чудаку, утверждавшему, что каждый казненный на гильотине прямиком попадает в рай, и съел его с таким аппетитом, которого давно не испытывал.
Тем же вечером, когда в мэрии Парижа арестовали Максимилиана Робеспьера, который находился там под защитой Коммуны, в мансарде Дворца правосудия схватили и его. Он не сопротивлялся, даже не поинтересовался, в чем его обвиняют.
Почему это случилось, он узнал совершенно случайно.
Гражданин Арнуссе стремился любой ценой попасть в рай. После зачтения списка приговоренных к смерти он страшно возмутился, так как его имени в нем не было, и принялся упрямо доказывать, что он тоже приговорен к гильотинированию. Обычно дежурным судьям ужасно досаждали люди, отрицавшие свою вину. И потому, весьма удивившись, Вилет решил проверить его слова. Протокол судебного заседания подтвердил слова Арнуссе. Так почему же его нет в списке приговоренных к смерти? Проверили протокол Попье. Но и в нем его не нашли. Попье арестовали, а для пущей верности отправили в Консьержери и составителя списков Шоде. Присовокупили к ним еще несколько подходящих человек, среди которых оказался и Арнуссе, накануне избежавший очередной жатвы, и составили дело об эзотерическом сообществе, стремящемся своими действиями навредить общему делу, и таким образом родился еще один мрачный заговор против Республики.
Судили их в тот же день, что и Робеспьера, на специальном утреннем заседании.
Казнили их одновременно; 10 термидора, или 28 июля.
С момента ареста и до мгновения, когда его голова упала в корзину, Попье не произнес ни единого слова.
Он был далеко.
Источники исторической науки утверждают, что в тот день, 10 термидора (28 июля) 1794 года, вместе с Робеспьером гильотинировали сто четыре приговоренных. Наш рассказ утверждает, что таковых было сто семь. Общее количество пополнили граждане — Жан-Луи Попье, который ел смерть, Арнуссе, возлюбивший рай, и Шоде, умерший ни за что.
Невозможно объяснить, почему их имен нет в списке казненных, хотя казнены они были. Вероятно, по тем же причинам, потребовавшим от нас столько времени, чтобы объяснить, почему другие люди, приговоренные к смерти, все-таки остались в живых.
Улицы были полны, совсем как в дни национальных праздников. В революционном календаре таковых было достаточно много, но их все равно не хватало народу, влюбленному в свободу. Как будто Высшее существо вновь посетило столицу Революции. Париж провожал Робеспьера по дороге, укатанной беспощадными колесами Достоинства. Длинная вереница повозок тащилась по Новому мосту и рю Сент-Оноре к площади Революции.
Все глазели на Неподкупного, многие хотели прикоснуться к нему, а кое-кто старался содрать клочок с его одежды на память об этом дне. В порванной грязной рубашке, с перевязанной кровоточащей челюстью, прислонившийся к друзьям, он не казался страшным. Скорее задумчивым, удивленным, расстроенным, но не страшным.
Толпа вопила: «A bas le maximum!»[6] Вновь послышалась песенка:
Никто не обращал внимания на последнюю повозку в веренице, пока одна женщина, Жермен Шутье, только что выпущенная из темницы пряха, не обратила внимания, как похож один из сидевших в ней приговоренных на Робеспьера, каким тот некогда был. Гражданка бросила в него камень с криком: «A bas le Maximilien!» Толпа подхватила шутку, осыпав двойника руганью и издевательствами.
7