«Именем французского народа…»
Речь шла о бедной пряхе по имени Жермен Шутье, которая в присутствии патриотично настроенных свидетелей заявила, что ей очень не хватает le roi, то есть короля. На суде она защищалась, утверждая, что сказала le rouet, прядильное колесо. Суд посчитал, что для пряхи король намного важнее прядильного колеса, и приговорил ее к смерти. Сегодня ей предстояло расплатиться за верность королю. Но вместо того, чтобы лежать под гильотиной, она валялась на соломе в Консьержери, очень глубоко под своим невольным спасителем, гражданином Попье, спала, и снилось ей прядильное колесо, жизнь с которым была бы лучше, чем с королем.
Он вовремя услышал шум в коридоре и спрятал лист бумаги под одеяло. В комнату вошли писари Шоде и Вернер. Они вернулись из Пале-Руаяля, где пропитались пуншем, девичьими ароматами и разными новостями. Робеспьер произнес речь в Конвенте. Имен он не называл. Говорил о принципах. Может, в канцелярии в ближайшие дни станет поспокойнее. Так полагал Шоде.
— Не верю, — возражал Вернер. — Выступал и Верньо.
— Красиво говорил.
— Слишком красиво.
— А что ты думаешь, Попье?
Попье не ответил. Решили, что он спит.
Спала и пряха Жермен Шутье, в Консьержери, глубоко под ними. Попье не спал. Всю ночь он пробдел, спрятавшись под одеялом, приговор порвал в клочки и съел, клочок за клочком.
Так гражданин Жан-Луи Попье, писарь Революционного трибунала, съел свою первую смерть.
На рассвете он заснул, и приснилась ему гильотина. Поскольку он ее никогда не видел, то во сне она предстала в образе огромного железного прядильного колеса. У черного круга стоял палач с капюшоном на голове. Поднявшись по деревянным лесам на помост, Попье увидел, что это вовсе не Сансон, а какая-то женщина. Она сбросила капюшон, и он узнал Жермен Шутье, пряху, которая предпочла короля прядильному колесу, хотя и ее он ни разу не видел. Ее лицо не выражало ни благодарности, ни сочувствия. Она протянула к нему худые, окровавленные, изъеденные пряжей руки.
Откуда-то вместо глухого барабанного боя, который сопровождал все казни, донесся тонкий, мелодичный звук флейты. Мелодия была веселая и дерзкая, совсем не отвечавшая видению.
Он проснулся от того, что вспотел и обмочился, потеряв много воды, которая годами привычно удерживалась в нем.
1 фруктидора, 18 августа 1793 года, он сидел за столом и черными чернилами готовил в протоколе графы, которые предстояло заполнить в наступившем месяце. И совсем не думал о том, что сделал вчера. Это был единственный способ пережить страх и сохранить в себе некоторое количество воды. Но когда в полдень ему принесли сегодняшние приговоры, уже первое имя, хотя оно и не было женским, вызвало в его воображении образ Жермен Шутье.
Пряха сидела на застеленном соломой каменном полу Консьержери, и кто знает, в который раз разъясняла нескольким дворянам свою историю. Она не говорила le roi. Ей нужно было прядильное колесо! Не нужен ей был король! Она сказала le rouet! На черта ей этот король? С ним ничего не заработаешь. А вот с прядильным колесом можно. И потому она хотела получить его от Революции. Колесо для прялки, а не короля! И вот что получила! Разве ради этого она драла глотку на галерках Конвента, требуя смерти Луи Капета, которого хотели спасти враги народа, ведь они тоже не пожелали дать ей колесо для прялки?
Он ощутил радость от того, что такую картину вызвало его воображение, и чувство это было сильнее страха.
Какими путями в тот летний день бродила мысль Попье, которая от небрежности, наполнившей его ужасом, но одновременно и удовлетворением, сопровождаемая обильным потом и частым испусканием мочи, пришла к осознанию факта милосердия, в котором ужас, страх, удовлетворение, чувственное счастье, как и частое отправление нужды смешались воедино, — никто не знает. Дневник он не вел, и никто из его устных биографов даже не пытался утверждать нечто подобное. Такие странные реконструкции им были ни к чему. Для них Жан-Луи Попье был врагом Революции с самого ее начала.
В последних вариантах описаний жизни писаря, когда фантазия гомеридов изощрилась до невероятной степени или же полностью исключила из них оставшийся минимум достоверных сведений, в мельчайших деталях описывается, как в 1792 году во время Сентябрьской резни он спасал людей, сначала из Ла Форс, а потом, по мере нарастания аппетитов, и из других темниц — Шателье, Сальпетриер и Консьержери. В тех апокрифах не было никакой убедительности и тем более неожиданностей, которые сопровождают действия на грани безумия.