– Неважно, – Франц неуверенно сел на кровати и спустил ноги на плавно менявший температуру пол. – Вы принесли одежду?
– Разложена на стуле… прямо перед вами. Оденетесь сами?
– Сам.
– Когда кончите – позовите, я жду в коридоре возле двери.
– Хорошо, – Франц протянул руку и нащупал сложенную на стуле одежду. – Я сейчас.
Цвета, запахи, расстояния и температуры непрерывно менялись; временные промежутки теряли протяженность сразу же по их прошествии. Франц не мог сказать, сколько минут он надевал рубашку, как долго провозился с ремнем брюк, сколько времени ушло на поиски ботинок. Завязав шнурки, он в последний раз окинул взглядом комнату и на косоугольном параллелепипеде тумбочки заметил белое пятно.
Что это? Путешествие вокруг кровати заняло икс минут – на ощупь пятно оказалось сложенным вчетверо листком бумаги, точнее сказать было невозможно… Наверное, Таня оставила записку перед тем, как уйти – не хотела его будить. Он поднес листок к носу и изо всех сил попытался сфокусировать взгляд на неразборчивом узоре извивавшихся слов… нет, бесполезно. Франц сунул записку в нагрудный карман рубашки и, спотыкаясь, направился к двери. «Фриц!» – громко позвал он.
Поддерживаемый Следователем под локоть, Франц спустился по лестнице, пересек вестибюль и сел в машину. Когда они, наконец, тронулись, ему стало лучше: холодный ветер бил сквозь открытое окно в лицо, и картинка на время зафиксировалась. Франц немного воспрянул духом, однако, приглядевшись, обнаружил, что окружавший дорогу лес состоит не из деревьев, а из огромных, покосившихся в разные стороны, каменных крестов. И тут же его ощущения заплясали опять: кресты трансформировались в столбы, потом – в извилистые веревки, червями уползавшие вверх, в пустоту. От ветра запахло гнилью и разложением, облака на небе поплыли черными пузатыми дирижаблями.
– Как себя чувствуете? Лучше не стало?
– Нет.
Они въехали в Город, и пляска ощущений у Франца опять прекратилась. Но, Господи, на что этот Город был похож!…
Лужи жидкой грязи покрывали узкие немощеные улицы, колеи в проезжей части были настолько глубоки, что машина иногда царапала брюхом землю; тротуаров не имелось. Дважды Франц замечал на обочине раздувшиеся трупы каких-то странных животных, похожих на огромных бесхвостых кошек – грязная бурая шерсть их торчала слипшимися клочьями. Дома выглядели ужасно: иногда – одноэтажные полуразвалившиеся халупы, иногда – занимавшие целый квартал многоквартирные чудовища из уродливого красного кирпича. Мертвые окна царапали глаза зазубринами разбитых стекол, ни одного человека во дворах видно не было. Кое-где, как бы заменяя скверы и парки, вдоль улиц тянулись пустыри, заваленные горами зловонного мусора и гниющих отбросов. «Если это все галлюцинации, – подумал Франц, – то почему они не меняются?» Он в ужасе посмотрел на Фрица: черты лица Следователя плавно сложились в птичий клюв, а потом, побыв мгновение нормальным человеческим лицом, перетекли во что-то невообразимо-многоцветное. «Слава Богу, я все еще галлюцинирую…» – подумал Франц и усмехнулся кажущейся нелогичности этой фразы.
Машина остановилась. «Здесь», – сказал Фриц.
Почти не нуждаясь в посторонней помощи, Франц прошел за Следователем сквозь покосившуюся калитку, оскальзываясь в глиняной грязи, пересек двор; дул пронизывающе сырой ветер. Они взошли на крыльцо (полуоткрытая дверь повисла на одной петле), прошагали через анфиладу пустых комнат со скрипучими деревянными полами и запахом гнили, стали спускаться по уходившей штопором вниз металлической лестнице. Фриц не произносил ни слова и, кажется, торопился; происходившее напоминало старинный кинофильм: движение чуть ускоренно и нет звука. Франц поспевал за Следователем с большим трудом – ныла рана в груди и одолевала слабость. Галлюцинации, однако, идти не мешали: все вокруг, кроме лица и фигуры Фрица, стояло на месте. Они спустились по лестнице и оказались в длинном узком коридоре с земляными стенами и дощатым потолком, подпертым прогнившими деревянными столбами. Следователь торопливо шагал вперед.
«Подождите, – окликнул его Франц, – мне трудно идти». – «Хорошо, – бросил через плечо Фриц, сбавляя шаг. – Кстати, можете задать какие-нибудь интересующие вас вопросы – нам идти еще минуты две». Вопросы? Франц усмехнулся – а ну как спросить Следователя, почему лицо его так похоже на морду мертвой обезьяны…
«Могу ли я сейчас передумать и остаться здесь?» – «Да». – «А потом опять передумать – и отправиться на Четвертый Ярус?» – «Нет». – «Почему?» – «Долго объяснять, – отвечал Фриц, – а мы уже почти пришли. Есть ли у вас короткие вопросы?» – «Нет». С потолка туннеля капала вода, на земляных стенах блестели какие-то потеки. «Ну, тогда я вам кое-что скажу, – со странной усмешкой произнес Следователь. – Помните, мы с вами обсуждали разные теории? Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере. И если эта теория справедлива, мой друг, то вам придется очень плохо в конце концов». – «Почему?»
– удивился Франц. Коридор кончился, и они оказались в маленьком помещении с легко узнаваемым входом в Лифт в дальней стене. «Потому, что вы слишком любопытны». Фриц хлопнул в ладоши, и двери кабины медленно разошлись. «Ну и что?» – спросил Франц, заходя внутрь. «Попомните мои слова – желание понять все заведет вас в тупик!» – сказал ему в спину Следователь. Франц обернулся, чтобы ответить, и – в этот самый миг – лицо Фрица перестало менять свои черты и застыло.
Франц содрогнулся от ужаса и отвращения: синеватые язвы обильно покрывали одутловатые щеки Следователя, на правом глазу темнело бельмо, ярко-красные мокрые губы перекосила отталкивающая усмешка. Разница между прежним Фрицем и нынешним была такая же, как между Дорианом Грэем и его портретом.
Что же тогда галлюцинация – то, что Франц видит сейчас, или то, что он видел раньше?
И, будто отвечая на его (незаданный) вопрос, Следователь разлепил губы и медленно, с придыханием произнес:
– Однако сегодня, Франц, любопытство оказало вам услугу – увело отсюда…
Вы ведь, наконец, поняли про нас все?
Он еще раз хлопнул в ладоши – двери Лифта стали затворяться. Франц стоял ни жив, ни мертв, прижавшись к задней стене кабины, как вдруг… ТАНЯ! ТАНЯ ОСТАЛАСЬ ЗДЕСЬ!
Он шагнул вперед. Двери закрылись только наполовину, времени выскочить оставалось предостаточно.
И… натолкнулся на взгляд Следователя: «Остаешься с нами?» – как бы спрашивали его глаза. Франц на мгновение задержался на месте.
А потом бросился вперед… но лишь ударился грудью о закрывшиеся двери…
Что же он наделал?!… Как теперь быть?… Стой!…
Лифт поехал вверх.
Ничего не сознавая, Франц стал биться о стены (тяжелые удары резонировали в крошечной кабине)… как вдруг острая боль пронизала грудь. Дыхание у него перехватило, ноги подкосились – он упал на пол. Подсунув руку под свитер, он схватился за то место, где была рана… и вдруг нащупал в нагрудном кармане рубашки сложенный в несколько раз листок бумаги. Что это? Трясущимися пальцами Франц вытащил листок и некоторое время держал перед глазами, не в силах понять написанного. Танин почерк! Откуда?… Почему в кармане? А-а, это – записка, найденная на тумбочке…
Большие угловатые буквы шли через весь листок. Одна фраза:
Б У Д Ь С Ч А С Т Л И В!
И подпись: Т В О Я Я.
Лифт остановился.
С трудом поднявшись на ноги, Франц вышел наружу и оказался в широком светлом помещении с прозрачными стенами. Прямо перед выходом из Лифта располагалась стойка с большим стеклянным экраном и мигающими разноцветными словами: «Добро пожаловать в Дом 21/17/4!» И внизу, маленькими буквами: «Ваше жилище расположено на 6-ом этаже».
ЧЕТВЕРТЫЙ ЯРУС
Франц знал, что Четвертый Ярус будет его последним, знал наверняка – будто доказал математическую теорему. Доказательство поражало простотой: на Первом Ярусе была весна, на Втором – лето, на Третьем – осень, а здесь, на Четвертом, – зима. Четыре яруса – четыре времени года, и пятого, для еще одного яруса, просто нет.