И еще: если на Первом Ярусе Франца испытывали абсурдом, а на Втором – жестокостью, то чем испытывают его сейчас? Одиночеством?… Сожалениями о глупо истраченной молодости?
Он также вспоминал, как в последний перед его смертью декабрь Клаудиа повезла сына погостить к родителям в Италию и, сообщив, что долетела нормально, вдруг пропала. Когда Франц звонил, их дворецкий на ломанном английском отвечал, что «молодой сеньоры» нет, а сама Клаудиа не объявлялась. Лишь дней через семь-восемь Франц сумел застать ее дома. Однако нормального разговора не получилось: она куда-то торопилась и сказала, что перезвонит завтра – чего не сделала. Франц забеспокоился и, поймав ее дома еще через три дня, потребовал объяснений. Тут-то она и выдала: оказывается, она встретила другого человека!
«Какого человека?» – не понял Франц. «Я с ним по вечерам слушаю музыку… – отвечала жена. – Ты ведь со мной никогда не слушал музыку – все решал свои уравнения, утыкался в книжку или смотрел в десятый раз 'Репетицию оркестра'. И потом эти постоянные бабы!…» – «Постой! – вскричал Франц. – Какие бабы, какие уравнения? Кто этот человек, я его знаю?…» Однако как он ни просил, как ни требовал, она ничего не объяснила и лишь пообещала позвонить через четыре дня, чтобы сообщить «окончательное решение».
Эти четыре дня навсегда врезались Францу в память – не какими-нибудь особенными событиями, а ощущением давившего на грудь ужаса. Они жили в одном из внутрених пригородов большого города, был декабрь: снег падал на черный асфальт и тут же таял, превращаясь в слякоть и грязь. Толпы раздраженных людей роились на узких улицах – придавленные низким черным небом, они забирали из сырого загазованного воздуха последние молекулы кислорода. Лететь в Милан Франц не мог, как ни рвался: в университете, где он работал, шли экзамены. Он старался проводить как можно больше времени за каким-нибудь механическим занятием, требовавшим постоянного внимания, – и впервые с удовольствием проверял экзаменационные работы студентов. Все остальное время он непрерывно перебирал в памяти события последних лет и удивлялся: почему он испытывает сейчас такую боль? Да ведь в их с Клаудией романе (не считая короткого периода ухаживания), он без нее обойтись мог, а она без него – не могла! Сколько раз, когда она устраивала очередную сцену, он думал про себя: «Господи, когда ж это кончится?»
– однако сил, чтобы уйти, не хватало: мешала жалость. Каким образом все так переменилось?!
Но самым ужасным в его ситуации являлась полная неизвестность и неподконтрольность событий в Милане – никакими своими действиями Франц не мог повлиять на выбор Клаудии. При этом, однако, он почти не ревновал жену в традиционном смысле слова – будучи уверен, что из-за своей патологической честности она никогда не ляжет в постель с «другим человеком», не поставив Франца в известность. На третий день у него стали появляться мысли о самоубийстве – и это так удивило его, что он отправился к психиатру. Визит к врачу оказался бесполезным: рассказав свою историю и ответив на два десятка уточняющих вопросов, он ушел, унося в кармане рецепт успокаивающих пилюль и чудовищный счет за консультацию. Доктор объяснил, что Франц, на самом деле, жену не любит, а страдает лишь по причине оскорбленного самолюбия. Да, черт возьми, если это даже и правда, то как ему избавиться от страданий?…
Весь четвертый день Франц просидел рядом с телефоном, но Клаудиа не позвонила; пятый и шестой дни прошли также безрезультатно. Чувствуя, что он уже потерял ее, но не желая из гордости звонить сам, Франц написал гневное, почти грубое письмо и отправил экспресс-почтой: в письме он извещал ее о полном и окончательном разрыве. На следующий день он встал с постели с ощущением утроенного ужаса: что он наделал?… он же потерял ее навсегда! Позвонив в Милан и опять не застав Клаудии дома, он написал ей еще одно письмо – на этот раз жалкое и слезливое. Он не понимал, чего хочет, и колебался между двумя состояниями – ярости и самоуничижения – с частотой маятника часов. Когда он, наконец, дозвонился до жены, та уже прочитала оба письма и говорила с ним снисходительным голосом хозяйки положения – это было невыносимо, но послать ее к черту и бросить трубку у Франца не хватало сил. Клаудиа объяснила ему, что пресловутое окончательное решение все еще не готово. Однако, если он будет грубить и настаивать, то она решит прямо сейчас – и не в его, Франца, пользу.
Они расстались на дружеской ноте хозяйки и ее собаки.
Франц не верил своим ощущениям: неужели это происходит с ним? И почему Клаудиа так жестока к нему?… Через три дня у них был еще один разговор, близкий по сценарию к предыдущему, после чего Франц дал себе клятву больше ей не звонить и не писать. Сама Клаудиа тоже не звонила, и он не имел от нее вестей в течение месяца. На третий (считая от их заключительного разговора) день Франц съехал на другую квартиру, а на четвертый – встретил Лору.
Вообще-то, они встречались и раньше: в лифте, в кафетерии, просто на территории Университета – Лора работала на факультете психологии, располагавшемся в том же здании, что и математический факультет. Франц заметил ее давно: тонкая брюнетка с крупными правильными чертами лица и, как правило, экстравагантно одетая. Они, однако, не обменялись ни единым словом – до тех пор, пока не застряли вместе в лифте. В те дни Франц старался проводить как можно меньше времени дома и как можно больше – на работе, невзирая на каникулы и выходные. Они с Лорой столкнулись у входа в здание и Франц пропустил ее вперед, галантно придержав дверь. Лифт стоял на нижнем этаже с дверями нараспашку; войдя первой в кабину, она нажала на кнопки своего 10-го и францева 14-го этажей и улыбнулась. Тот рассмеялся: «Неужели я так похож на математика?» – «Похожи, – ответила Лора. – И, кроме того, я просто знаю, кто вы такой: у меня есть знакомые на вашем факультете». – «Ну, тогда представьтесь, пожалуйста: на вашем факультете у меня знакомых нет». – «Меня зовут Лора…» – начала она, но назвать фамилию не успела, ибо лифт резко остановился. Раздалось натужное гудение, двери кабины конвульсивно разошлись – в просвете обнажилась грязная стена шахты и намалеванное красной краской число 15. Судя по последнему, застряли они на самой верхушке здания; почему лифт туда заехал, было непонятно. Франц попробовал связаться с ремонтной службой по аварийному телефону, однако тот не работал; хоровые и сольные призывы на помощь также остались безрезультатны: стояли рождественские каникулы. Сев на пол друг напротив друга, они стали разговаривать.
Два с половиной часа, проведенные в заточении, сделали Франца и Лору друзьями. После того, как охранник, обходивший здание на предмет незапертых дверей, выпустил их на волю, они разошлись на минуту по своим кабинетам (Лоре нужно было взять какую-то книгу), а потом пошли пить кофе. Сидя за столиком в кафе и разговаривая со своей новой знакомой, Франц впервые за две недели с удивлением почувствовал, что давившая на грудь черная тоска немножко отпустила:
Лора оказалась остроумной и внимательной собеседницей. А главное, она не скрывала своего интереса к нему – что, в сочетании с внешней привлекательностью, способно пробить оборону любого мужчины. Как оказалось, ни тот, ни другая не имели срочных дел и договорились провести день вместе.
Они вышли из кафе и остановились перед входом – серая толпа многоликим потоком обтекала их с боков, сверху падал холодный мелкий дождь. «Что будем делать?» – спросила Лора. «Поедем к тебе», – неожиданно для самого себя предложил Франц. И прежде чем он успел пожалеть о своих словах, Лора улыбнулась и сказала: «Поехали». Через двадцать минут они уже входили в ее квартиру, а еще через пять Франц на несколько мгновений забыл, что его сердце разбито.
Их роман развивался столь же стремительно, как и начался, – в значительной степени благодаря сознательным усилиям Франца. Помимо женской притягательности и очевидной духовной близости, Лора имела для него неизмеримую ценность просто фактом своего выбора: то, что красивая умная женщина выбрала его, возвращало Францу чувство собственного достоинства. Он ясно понимал, однако, что одного успокоенного самолюбия для полного исцеления недостаточно.