Чтобы удержать мужчин острова от массового переселения, правительство Греции перестроило часть портовых укреплений в корпуса психиатрической больницы. Половина взрослого населения острова начала работать там. И Зефира, окончив школу, пошла работать горничной на виллу директора клиники.
Лакки находился в пяти километрах от старой бухты Агия Марина. Зефире это расстояние казалось чрезмерным, и она навещала родителей, оставшихся в Агии Марине, всего три-четыре раза в год.
Отец Зефиры был рыбак, проводивший большую часть свободного времени за картами в прибрежной таверне, где Лукас работал теперь вместе со своим отцом. Здесь раз в три или четыре месяца он наблюдал, как она в расцвете своей ослепительной юности общается со своим родителем, и при этом мучительно всякий раз краснел, уверенный, что она не забыла случай с ластиком и что их отношения разрушены безо всякой надежды на восстановление.
Некоторые считают, что ничто так не питает ненависть, как перенесенное унижение. Но Лукас лелеял каждый образ, который пробудила в нем эта девочка. И хотя он не видел ее месяцами, стоило только в поле его зрения попасть женским трусикам, как жаркие фантазии снова овладевали им, будоражили мысли, очаровывали. А объектом его ненависти стал сын священника.
Нестор пошел учиться дальше, частенько захаживал в таверну со своими новыми приятелями и трепался исключительно о гигантских пенисах и необъятных влагалищах. В доказательство своей правдивости он носил за правым ухом веточку базилика и говорил, что жует ее, чтобы избавиться от запаха женских потаенных местечек.
Лукас был уверен, что единственные покрытые волосами ложбинки, которые ему доводилось лизать, были его собственные подмышки. Веточка базилика должна была отвлечь внимание от его змеиных глазок, которые только и высматривали, как бы кого высмеять и унизить. Лукас никогда не отвечал на приветствия Нестора, никогда не обслуживал его столик. «Ты обслуживаешь внука дьявола, – говорил он отцу, перефразируя старую леросскую поговорку: «Сын священника приходится внуком дьяволу».
Дружил Лукас только с Арисом, сыном мясника. Как и Лукас, тот ограничился начальной школой, чтобы работать в лавке своего отца. В свободное время они вместе читали, перечитывали прочитанное и горячо обсуждали свои любимые иллюстрированные издания классиков. Это единственное чтение, которое они могли себе позволить, было весьма занимательным. Особенно адаптированные книжки о путешествиях, которые озаряли своим светом каждую новую неделю. Мальчики отрывали глаза от страниц, только чтобы посмотреть на море и в очередной раз поклясться уехать с этого богом забытого острова, как только они получат паспорта.
Книги доставляли на катере в субботу утром. А вечерами, когда мать Лукаса, по ее собственному выражению, натирая язык до мозоли, просила его сходить с ним в гости, где будут толпы потенциальных невест, – она получала от него столько же сочувствия, сколько от иконы Девы Марии, которую ежевечерне просила вправить мозги ее сыну. Она рассудила, что, если он в семнадцатилетнем возрасте увлекается книжками про мушкетеров и суперменов в трико и совсем не интересуется девушками, следовательно, он импотент или «голубой». Даже бабушка, которая всегда защищала Лукаса и частенько совала ему драхмы на покупку новых книжек, и та забеспокоилась. На День святой Ирины, ее покровительницы, бабушка настояла, чтобы внук пошел с ней в церковь и затем на праздник. Бабушку Лукас обожал и никогда ей ни в чем не отказывал. На празднике она пригласила его на круговой танец, и он вскочил на ноги с такой же живостью, с какой вскакивал в школе, когда Радар выкликал его имя.
Вскоре к ним присоединились и другие танцующие. И в том числе Зефира…
В жизни каждого человека бывают моменты, когда время останавливается и каждая подробность навсегда отпечатывается в памяти, намертво врезаясь в мозг. Таким для Лукаса этот вечер оказался.
Зефира по-прежнему держалась со свойственной ей горделивостью, ее головка всегда была высоко поднята. Только теперь венчавшие ее пышные темные локоны кудрявились на свободе, не стянутые школьными лентами, и просто излучали чувственность. Как и пухлые губы, и стройное тело с присущей ему грацией молодого зверя, в семнадцать лет уже полностью развившееся.