– Ну, достал лопату, сосун ты этакий?
Застигнутый врасплох его злобным тоном и подбором слов, Лукас хотел было ответить как можно дипломатичнее, но его опередил Арис.
– Не нужно больше никакой лопаты, – сказал он. – Я ее нашел.
В ответ на него обрушились улюлюканье и град насмешек.
– Ну и как – она всем дает? – спросил Власис, тыкая носком ботинка в лобок лежащей фигуры.
Арис тут же бросился к его ногам и стал целовать его ботинок, губами отталкивая его от богини. Власис убрал ногу. Но только для того, чтобы в следующий миг с размаху ударить глиняную фигуру между бедер. Арис закричал от ужаса, видя, как глиняные бедра и живот фигуры вновь обращаются в пыль, и закрыл телом оскверненную Артемиду. Его крик отскочил от одной стены к другой, словно ища выход на волю, а солдаты смотрели на него, покатываясь со смеху и делая неприличные жесты.
– Спустите этого ублюдка в сортир! – рявкнул Власис.
С удовольствием наступая ногами на то, что оставалось еще от глиняной богини, двое мужчин потащили Ариса к унитазу. Лукаса, который попытался вмешаться, грубо отшвырнули в сторону. Когда он поднялся на ноги, вся пещера заполнилась людьми, и он не смог протолкнуться к своему другу. Прижатый спиной к стене, он бессильно смотрел, как Ариса, который вытянулся по стойке «смирно», запихивают ногами в унитаз. Две, три, пять пар рук надавили ему на голову и плечи, чтобы протиснуть в дыру, как мясо в мясорубку, а остальные тем временем повторяли, словно мантру: «Пускай дерьмо уйдет в дерьмо!» И эти слова эхом разносились все громче и громче под черными сводами.
– Он человек! – закричал Лукас и стал торопливо рассказывать, как они вместе росли, ходили в одну школу, ныряли с одних утесов в море. Но все глаза были обращены на его друга, а бесконечный припев превратил пещеру в резонирующее устройство.
Лукас понял, что следующим будет он, и лихорадочно огляделся в поисках выхода из пещеры. Но выход был забит людьми, стремившимися попасть на спектакль. Они с ходу подхватывали общий припев: «Пускай дерьмо уйдет в дерьмо!» И Лукасу ничего больше не оставалось, как ждать своей очереди быть спущенным в унитаз.
Внезапно, словно пробудившись ото сна, Арис со всей силы схватился одной рукой за край унитаза. Чьи-то руки попытались разжать его пальцы, но не сумели. Тогда на них сверху опустился ботинок – с такой силой, что треснул фаянс. Арис пронзительно закричал, перекрывая пение, и этот крик был последним – палачи, воспользовавшись его болью, засунули тело вглубь по самые плечи. Власис потянул за цепь, которая свешивалась с потолка, и фонтан воды ударил Арису в раскрытый рот. Он выплюнул ее и обрызгал людей, стоявших ближе всего к унитазу. Придя в ярость оттого, что их оплевали нечистой водой, один из мужчин ударил Ариса фонарем в лицо. А другие принялись бить его по голове ногами, и вскоре она с бульканьем исчезла в дыре.
– Дерьмо ушло в дерьмо, – сказали они, утолив свой гнев.
Наступила тишина, как внутри унитаза, так и в пещере. Все глаза были прикованы к унитазу, словно в ожидании – не покажется ли оттуда голова Ариса. Но она не показалась, и люди, мало-помалу успокаиваясь, потянулись к выходу.
«Не выйти ли и мне вслед за ними», – подумал Лукас. Но было слишком поздно – двое мужчин крепко схватили его за руки.
28
Лукас не стал молить о пощаде, чтобы не доставлять им удовольствия. Какой бы кошмарный конец они ему ни уготовили, он чувствовал, что заслужил его. Но, воображая всевозможные ужасы, он и представить не мог, что его подведут к могиле матери и заставят просить у нее прощения!
Мать лежала в гробу с изможденным лицом и растрепанными волосами. Рядом стояли родители Нестора. Его отец, священник, размахивал кадилом под аккомпанемент заупокойных молитв, а его супруга освежала розовой водой лицо покойной.
– Посмотри, до чего ты довел мать, – упрекнула она Лукаса, возмущенно тряся головой.
– Покайся, сын мой, – сказал священник, – в том, что свел мать в могилу, в том, что не назвал в ее честь свою дочь, в том, что ни разу не отслужил по ней панихиду.
– И ни разу не поминал ее добром! – подхватила его жена. – Даже в день ее именин – ту, которая его вынашивала девять месяцев и за одно это уже заслуживает ежедневных молитв на протяжении всей его жизни.
Мужчины поставили Лукаса на колени перед гробом.
– Ты не уйдешь отсюда, – сказал ему Власис, – и никогда не увидишь свою дочь, если не вымолишь прощение у матери.
Лукас, само собой, хотел снова увидеть дочь, но заставить себя произнести слова, которых от него требовали, он был не в состоянии. Когда он смотрел на мать, на ум ему приходило только одно слово. Но сказать его в присутствии незнакомых людей он никак не мог, как ни подмывало его плюнуть ей в лицо. И он произнес: