— Я вас связываю с межпланетной станцией.
Сейчас же другой голос заговорил по-английски. Женский голос.
— Добро пожаловать. Вас было трое. Кто говорит?
Он назвал себя.
— А те двое?
Он молчал. Голос тоже.
— Прошу вас, говорите, — раздраженно сказал он.
— Мы посылаем за вами корабль. Нынешние станции не приспособлены для приема кораблей с отражателем вашего типа.
О чем бы спросить? Голос не должен замолкать. Сердце болело все так же сильно, даже сильнее, чем раньше. Тому, другому, капитану их корабля, было тридцать лет. Красивый, сильный человек. Таким он и сам был двадцать лет назад. Нет, он никогда таким не был — тот не улыбался, когда ему не хотелось.
Наконец-то они стоят рядом — люди из плоти и крови, начальник межпланетной станции и капитан межпланетного корабля, побывавший на его планете. Они не прикасались друг к другу — станция была контрольным пунктом для астронавтов, возвращающихся из космического пространства.
Итак, все было напрасно.
За сто лет люди научились делать алмазы, красивее, чем те, которые он нашел. Он не был богат, потому что на Земле теперь этого понятия не существовало. Он смутно предчувствовал, что что-то будет не так, когда рылся в синей глине далекой планеты, но всегда считал, что люди по своей природе дурны и никогда не договорятся между собой. Не было уже «Юнайтед компани», личных знаков, заявок, адвокатов по космическому праву.
Перед ним лежали карты и фотографии далекой планеты, которую он называл своей — там погибли оба его друга.
Не он вынул эти снимки из телефотографов своего старого, помятого корабля. Их сделал этот синеглазый красивый юноша при помощи спутников, радиозондов и телеобъективов другого межпланетного корабля. Он потратил на это тридцать лет, а этот, синеглазый, проделал тот же путь за три года и вернулся молодым.
— Вот тут стоял радиомаяк, — рассказывал капитан. — Вы нашли очень удобное место для посадки.
Там была песчаная полоса — это видно на снимке — с одной стороны море, с другой — тропический лес.
— А вы видели гигантские волны? — спросил его молодой. Вряд ли может быть более красивое зрелище.
Песчаная полоса была шириной в несколько километров. Проникнуть в лес было невозможно. Ракета приземлилась на единственном возвышении у его опушки. Пока двое работали, третий наблюдал за морем. Время от времени, иногда два — три раза в день, с моря накатывались гигантские волны высотой в десятки метров. Пока такая волна, смывая все на своем пути, вздымала песок, они прятались в ракете. Однажды, когда нахлынула эта зеленая волна, в корабле их оказалось только двое. Третий не успел. Зеленая волна, покипев в иллюминаторах, отхлынула. Но на этот раз особенно долго стекали по стеклам ее капли…
— Я не помню, было ли это красиво, — сухо ответил он.
Начальник станции и молодой капитан внимательно смотрели на него. Может быть, они его жалеют? Он хотел бы видеть себя в контрольном зеркале.
Вошел третий человек, что-то принес и вышел.
— Вы не сможете скоро вернуться на Землю, — тихо сказал начальник межпланетной станции.
Теперь вышел и капитан, побывавший на его планете. Он стоял, закрыв глаза и изо всех сил призывая выдержку.
— Я болен? Где я заразился? Чем?
— Посмотрите, — начальник межпланетной станции протягивал ему снимок. Многоцветный снимок с какими-то запятыми, точками, змейками, похожий на отшлифованный срез камня.
— Это ваша кровь.
Он не понимал смысла того, что было изображено на снимке.
— Вы носитель болезней, которые столетие назад существовал на Земле. Целый ряд поколений лечился от них. Теперь лечиться должны вы.
Он смотрел на снимок.
— Я не могу убежать от своей крови, — сказал он.
Эти точки и запятые могли быть вирусами рака и чумы, носителями алчности, эгоизма, ненависти. Все равно. Он родился в такое время, когда эти вирусы наполняли воздух и кровь людей. А теперь его изолируют. Это справедливо.
Он что-то спутал? Он жил по законам своего времени в той части Земли, где родился. Должен ли он был понять еще тогда, что правы другие?
Когда его пустят на Землю?
И он снова увидел пляжи — не пляжи далекой планеты, а пляж в Акапулько с обнаженными людьми.
— У вас есть что-нибудь от сердца? — спросил он.
Он держал в руке лист бумаги с несколькими именами. Около каждого стоял крестик. Когда-то перед именами мертвых также ставили кресты — знаки надежды на то, что по ту сторону креста еще что-то существует. Сейчас этими знаками только зачеркивали.
Тридцать лет он думал об этих людях. Потом настал момент, когда он уже не знал, думать ли о них, как о живых или как о мертвых. Но все же он продолжал думать о них, как о живых, хотя и чувствовал страшную неуверенность. Теперь уже так думать нельзя… Раньше, на Земле, он разделял города на светлые и темные. Если в городе не было близкого человека, город для него утопал в темноте, хотя в нем и жили миллионы людей. А если был, то лицо этого человека, словно свеча, освещало весь город.
Сейчас для него вся Земля, к которой он так стремился, тонула во тьме.
Понурившись, положив локти на колени, он сидел на кровати, чувствуя всем своим существом притяжение Земли. Однако это была не Земля, притяжение на станции было искусственным, но все же притяжением. Долгие годы мечтал он о нем. А сейчас оно его угнетало. Находясь в состоянии невесомости и плавая по кабине, он всегда испытывал непреодолимое стремление дотронуться до чего-либо. Он испытывал это стремление и сейчас, несмотря на то что ступни его опираются о пол, бедра — о кровать, локти — о колени.
Он сидел, забыв основной закон астронавтов — не расслабляться. Как когда-то монахи гнали от себя дьявола, так и астронавты должны были гнать любую мысль о слабости, неверии, поражении. Он забывал контрольное зеркало, заклинания, которые придавали его чертам прежнее выражение. «Я силен, бодр, я буду победителем!» Он не чувствовал себя ни сильным, ни бодрым и знал, что потерпел поражение.
Он переводил взгляд с одного предмета на другой. Вещи говорили о новом мире. Удивительно красивые, удобные, в каждой воплощено много мыслей и чувств. Но он знал, что они созданы на заводе, а ему хотелось дотронуться до земли, травы, листьев.
У него не было сил даже говорить с самим собой, как это он делал долгие годы после смерти своего второго друга. Он сидел, держа лист бумаги с именами мертвых и количеством лет, в которые он не жил.
Над дверью что-то зажглось, послышался женский голос. Кто-то предупреждал, что хочет войти.
Вошла женщина. Впервые после своего возвращения он видел женщину.
Он поднялся.
Мир, который создавал таких женщин, наверное, был чудесным и добрым миром.
Она приблизилась к нему и протянула руку. Но он не мог до нее дотронуться.
— Добро пожаловать, — сказала она. — Я имею право прикасаться к вам. Я врач.
Она стояла рядом. И он заглянул в ее глаза. Впервые он смотрелся не в контрольное зеркало. Чужие глаза не отражали его облик таким, каким он видел его сам, в них был другой, их образ.
Она не видела бессильного, усталого, побежденного звездного странника. Перед нею был человек, который тридцать лет брился в один и тот же час, когда на Земле всходило солнце. Товарищ двоих умерших, дважды плакавший за эти тридцать лет. Вместе с тонной своих алмазов, которые стоили не дороже тонны каменного угля, он в виде бесплатного приложения обрел новое лицо. Лицо, которое она видела, было одним из тех лиц, фотографии которых висят в комнатах молодежи.
И она показала ему это лицо. В руках она держала что-то похожее на прежние газеты. С их страниц на него смотрело его лицо.
— Земля поздравляет вас, — говорила она, — миллиарды людей хотят вас видеть. Ученые думают о том, как безопаснее вам с ними встретиться.
Он схватил ее руку. Он не помнил, уже тогда ли стоял с закрытыми глазами или закрыл их после того, как прижал ее руку ко лбу. Это было прекраснее всего, о чем он мечтал, и Земля превратилась для него из темной планеты в звезду.