— Нет. Персонал получает ежедневно около пятидесяти паспортов и приблизительно столько же каждый день возвращает. Кроме того, вечером паспорта раскладывает по ячейкам один человек, а утром их выдает другой.
— Они видели этого Редера?
— Да. Он еще живет в гостинице, и посольство хлопочет, чтобы он мог уехать домой.
— А вы что на это скажете? Думаете, все сходится?
— У него есть усы и борода. В остальном они, правда, не похожи, по крайней мере на фотографии. Но люди, к сожалению, вообще на себя не похожи на старых фотографиях. Этот паспорт ночью кто-то преспокойно мог украсть. Нет ничего проще. Ночной портье дежурит один, иногда ему приходится поворачиваться спиной или вообще уходить. А у паспортного контроля нет времени на изучение лиц, когда границу в обоих направлениях пересекают толпы народу. Если этот ваш соотечественник прикарманил паспорт Редера, он мог по этому паспорту спокойно уехать из Венгрии.
Минуту было тихо. Потом Слука сказал:
— Кто-то ведь это сделал.
Мартин Бек выпрямился.
— Вы в этом уверены?
— Да. Мне сообщили это двадцать минут назад. Вкладыш Редера находится у нас. Паспортный контроль в Хедешхаломе получил его днем двадцать третьего июля. Его отдал пассажир скорого поезда Будапешт — Вена. А этим человеком не мог быть Редер, потому что он еще здесь.
Слука снова замолчал. Потом нерешительно произнес:
— Думаю, необходимо полагать, что Матссон все же из Венгрии уехал.
— Нет, — сказал Мартин Бек. — Его вообще там не было.
XXIV
Мартин Бек плохо спал и рано проснулся. Квартира в Багармуссене выглядела печально, словно после чьей-то смерти, все так знакомые ему вещи казались несущественными и безразличными. Он принял душ, потом побрился, достал из шкафа выглаженный темный костюм и тщательно оделся. Вышел на балкон. Дождь уже закончился. Термометр показывал шестнадцать градусов. Он вернулся в квартиру, приготовил себе спартанский завтрак — чай и сухарик — потом сел и принялся ждать.
Колльберг пришел в девять часов. У него в машине сидел Стенстрём. Они поехали в управление.
— Ну, как твои успехи?
— Так себе, — ответил Стенстрём.
Он полистал блокнот.
— Молин в субботу работал, это проверено. Он был в редакции с восьми часов утра. В пятницу, очевидно, отсыпался дома после пьянки. Насчет этого мы немного поспорили. Он сказал, что якобы не спал, а просто лежал. «Парень, ты не знаешь, что значит лежать, когда рядом с тобой на подушке сидит твоя собственная нечистая совесть. Это хорошо, ты просто создан быть полицейским, так как вообще не понимаешь, о чем идет речь». Это я записал дословно.
— Почему у него совесть нечиста? — спросил Колльберг.
— Непонятно. Мне показалось, что он сам не знает, а что делал в ночь с четверга на пятницу, якобы не помнит. Причем, якобы рад, что не помнит. Он был дерзок и надменен. Упаси меня Господь с такими встречаться.
— Продолжай, — сказал Мартин Бек.
— Так вот, вчера я, к сожалению, ошибся, когда сказал, что Лунд и Кронквист в полном порядке. Оказалось, что к тем девицам на остров Лидингё поехал не Кронквист, а Форс. Да, Кронквист поехал с Лундом в Карлстад, только не в пятницу, а в субботу. Это дело запутанное, но думаю, что Лунд не лгал, когда излагал мне первую версию. Скорее всего, он ничего не помнил. Он и Кронквист из всей компании, очевидно, были самыми пьяными. У Лунда в голове все перепуталось. У Форса память оказалась получше, и когда я наконец нашел его, все сразу выяснилось. Как только они приехали к тем девушкам, Лунд мгновенно вырубился, и в пятницу им уже не удалось поставить его на ноги. Только в субботу утром он позвонил Форсу, тот заехал за ним и они вместе пошли в ресторан, но не в ресторан «У кружки», как думал Лунд, а в «Опера-келларен». Когда Лунд поел и выпил пару кружек пива, он пришел в себя и поехал домой за Кронквистом и своим фотоснаряжением. Тогда Кронквист уже был дома.
— А что он делал до этого?
— Утверждает, что лежал дома, чувствовал себя мерзко и был ужасно одинок. Несомненно лишь то, что он был дома в половине пятого дня.
— Это проверено?
— Да. Вечером они приехали в гостиницу в Карлстаде. У Кронквиста якобы было страшное похмелье. Лунд сказал, что он был слишком пьян и поэтому не чувствовал никакого похмелья. Да, в конце концов у Лунда нет усов и бороды. Это я отметил.
— Ага.
Ну вот, теперь Гюннарссон. Этот запомнил лучше. Он сидел в пятницу дома и писал. В субботу был в редакции, сначала утром, потом вечером и сдавал какие-то статьи.
— Это известно наверняка?
— Нет, утверждать не могу. Это большая редакция, и я не нашел там никого, кто бы уверенно помнил нечто подобное. Но несомненно, какую-то статью он сдал, хотя это могло быть с таким же успехом как вечером, так и утром.
— А что с паспортами?
— Сейчас скажу. Пиа Больт тоже была в полном сознании. Но где она была в ночь на пятницу, сообщить мне отказалась. У меня создалось впечатление, что она с кем-то спала, но не хочет сказать, кто это был.
— Это весьма вероятно, — заметил Колльберг. — Был четверг, и вообще.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Стенстрём.
— Да так, ничего. На этом вряд ли заслужишь признание.
— Продолжай, — сказал Мартин Бек.
— Так вот, в субботу она совершенно точно была с одиннадцати часов утра у матери. Я это деликатно проверил. А теперь, что касается паспортов. Молин отказался показать мне свои паспорт. Сказал, что в собственной квартире не обязан никому предъявлять документы. У Лунда паспорт почти новый. Он фотограф и много ездит. Последний штамп поставлен в стокгольмском аэропорту шестнадцатого июля. Он тогда вернулся из Израиля. Думаю, это сходится.
— Молин отказался показать тебе паспорт? — ужаснулся Колльберг. — И ты стерпел?
— Пиа Больт два года назад провела четырнадцать дней на Мальорке. Больше ничего. У Кронквиста паспорт старый, полнейшая неразбериха, сплошные отметки и обрывки бумаги и так далее. Последний штамп поставлен в мае в Гётеборге, он тогда вернулся из Англии. У Гюннарссона тоже старый паспорт, почти весь заполненный, но в более приличном состоянии. Последние штампы поставлены у нас в Арланде, выезд седьмого мая, приезд десятого мая. Говорит, был на заводе «Рено» в Булонь-Бийанкуре. Французы, очевидно, штампы не ставят.
— Не ставят, это сходится, — сказал Мартин Бек.
— Ну, тогда остальные. Я еще не успел всех обойти. Кристер Шёберг был дома с семьей, он живет в Эльвшё. Мередит — американец и к тому же негр.
— Этого можем исключить, — сказал Колльберг. — Мы все равно не смогли бы арестовать его, потому что волосатики линчевали бы нас.
— Ты снова проявил себя как тупица.
— А я и есть тупица. Кроме того, думаю, ты можешь не продолжать.
— Да, я тоже так думаю, — сказал Мартин Бек.
— Вы знаете, кто это? — спросил Стенстрём.
— По крайней мере, нам так кажется.
— И кто же?
Колльберг смерил Стенстрёма хмурым взглядом.
— Слушай, парень, учись все-таки немножко думать, — сказал он. — Во-первых, действительно ли в Будапеште был Матссон? Думаешь, он таскал бы с собой такие деньги, чтобы купить гашиш, а потом вдруг исчез, а деньги оставил в чемодане в гостинице? Думаешь, он оставил бы ключ от номера на ступеньках управления полиции? Он? Если он должен был обходить за сто шагов каждого полицейского в Венгрии? И вообще, зачем понадобилось Матссону исчезать и к тому же таким импровизированным способом?
— Ну конечно, это ясно.
— Почему Матссон поехал в Венгрию в синем блейзере, серых брюках и коричневых мокасинах, а в чемодане имел точно такую же одежду? Куда исчез серый костюм Матссона? Что было на нем в предпоследний вечер и чего не было в чемодане и нет в его квартире?
— Ну хорошо, значит, это был не Матссон. Но кто это был?