Но самое неприятное началось, когда поезд тронулся и все захотели всунуть в вагон свои головы, торчавшие, как защемленные грыжи, из окна; если, однако, кто-нибудь из десяти пробовал это сделать, он неизбежно давил на остальные девять голов, обладателям которых тогда грозила асфиксия. Кто-то крикнул, что скоро будет то ли мост, то ли туннель, которые нас гильотинируют, и поднялся невообразимый шум. Порядок навел сеньор с воинственным чемоданом, оказавшийся полковником. Он рявкнул: "Тихо! Тихо!" - и предложил, чтобы мы, ради успокоения дам, а также потому, что все равно бездельничаем, что-нибудь спели хором. Он первым запел известную песню, ту, которая начинается словами: "Однажды ночью, в поле пшеницы..."
Через минуту эту заунывную мелодию тянули с нами и женщины. От певческих усилий и палящего солнца мы начали потеть и стали скользкими, а поскольку юные кости мальчика еще окончательно не затвердели, ему удалось втащить свою голову назад в купе; и до того, как мы прибыли в Вильяльбу, каждый из нас уже сидел на своем месте. Половину своего я уступил прекрасной Маргарите.
А потом произошло нечто очень неприятное: во всех нас вновь ожило желание остаться в купе одному. Это неодолимое стремление, всегда наблюдаемое у пассажиров на железных дорогах, укоренилось в людях еще с тех пор, когда человек дрался с себе подобными, защищая вход в свою пещеру. Единственная уловка, которая в таких случаях иногда дает результат, - это прикинуться, что ты болен какой-нибудь заразной болезнью, а к этому способу, естественно, прибегают почти все. И пока я раздумывал, какую бы болезнь пострашнее себе приписать, мать Маргариты начала высказывать опасения, что она никогда больше не увидит свою сестру, которую крепко обнимала всего час назад и которая больна черной оспой. Рассказанная ею история, похоже, предназначалась прежде всего Геркулесу - он занимал места больше, чем кто-либо другой; однако Геркулес заявил, что его, больного туберкулезом легких, уже ничем не испугаешь. Худой и нервный кабальеро, услышав это, горько улыбнулся и заверил нас, что по сравнению со съедающей его проказой все остальные болезни чепуха. Его перебил военный, за ним что-то начал врать коммерсант, и, хотя каждый, зная собственные мотивы, понимал, что такие же движут и остальными, в нас поселилось беспокойство, всегда испытываемое при мысли о бедах, которые могут постигнуть твой организм.
Что до меня, то мне это беспокойство удалось быстро преодолеть благодаря интересному разговору, который завязался у меня с Маргаритой. Она доверчиво раскрыла мне свои планы провести август в Мондоньедо и объяснила, что Сан-Себастьян ей надоел. На ее откровенность я ответил откровенностью, заявив, что провести пятнадцать дней в Ногейре я решил потому, что мне надоело ездить из года в год в Остенде. На что она сказала, что это ее не удивляет; после того как она провела четыре лета подряд на одном из пляжей в Соединенных Штатах, на нее напал сплин, и отец, чтобы она хоть немного повеселела, решил ей подарить "роллс-ройс". Тогда я заговорил о яхте, которая меня ждет в Вильягарсиа, и мы остались очень довольны тем, что мы такие привилегированные и богатые.
Пятью минутами позже я уже был безумно влюблен в Маргариту, как это бывает, когда дольше трех часов едешь в одном купе с молодой женщиной. А так как ее мамочка все время бесцеремонно за нами наблюдала, я под каким-то предлогом попросил эту даму выглянуть в окно. И, как я и рассчитывал, ужасная угольная пылинка, которая висит перед каждым вагонным окошком, ожидая, чтобы кто-нибудь высунулся, сразу попала ей в глаз, и чересчур любопытной сеньоре пришлось, как всем в таких случаях, заняться извлечением пылинки из глаза с помощью носового платка. К двенадцати часам ночи мать своими стараниями добилась того, что глаз ее вырос до величины яйца, а пылинка - до величины горошины.
Вскоре после того, как я объяснился Маргарите в любви, свет в купе потускнел. Произошло это потому, что лампы обволокла, стекая по ним, горячая кровь. Честно говоря, мы очень встревожились, но коммерсант, человек с большим опытом езды по железной дороге, сказал нам, что явление это совершенно естественное и его природа в девяноста пяти процентах случаев может быть проверена. Как известно, на крышах вагонов имеют обыкновение ездить многочисленные чистильщики обуви, карманники и третьесортные тореро, и им, то одному, то другому, а то и всем разом, аркой туннеля срезает голову. Узнав, что явление это обычное, мы успокоились.
Все мы, кроме пятидесятилетнего и его сына, ели, не выходя из купе, и это давало нам великолепную возможность продемонстрировать свои хорошие манеры. Так, например, когда сеньор с приводящим в трепет чемоданом увидел, как я достаю из пакета трогательно белую куриную грудку, поспешил мне предложить бифштекс из конины, и, хотя я с отчаянным упорством отказывался, он настоял на своем, сказав при этом, что в положениях, подобных нашему, неуместен никакой эгоизм, после чего у меня не осталось сомнений, что от куриной грудки он не откажется, и, увы, я был прав. Потом мы пролили вино на брюки и кофе на жилеты, а коварная Маргарита, прикинувшись рассеянной, вытерла свои красивые пальчики, которыми держала до этого истекавший жиром кусок рыбы, о мой пиджак. Но все равно я уверен, что при этом я был ей небезразличен. Просто любая женщина, когда речь идет о ее туалете, не останавливается ни перед чем.