- Да что вы, это сущие пустяки! - скромно запротестовал кабальеро. - Разве можно меня сравнить с Ревильей?
- А кто такой этот Ревилья? - спросил я.
- Да вон он, высунулся в окно.
- Тот, что кому-то подает знаки?
- Да никакие это не знаки, просто он время от времени плюет на прохожих. Он мизантроп.
- И что же такое он совершил?
- Что совершил? - Дон Педро поставил бокал с коктейлем на столик. - Он прикрыл, уважаемый сеньор, частную школу, которая была рядом с его домом. Один, без посторонней помощи, и на это трудное дело у него ушло пять недель. Настоящий рекорд. В удачные дни под его колесами оказывалось по четыре-пять мальчишек. Как великолепно он на них наезжал! Если хотите, я вас с ним познакомлю. Не думайте, что увидите перед собой гордеца - он говорит с обезоруживающей простотой о совершенном им подвиге. Я не раз его спрашивал: "Как вам удалось так быстро управиться с ними, друг Ревилья?" А он только отвечал: "Нужда научит всему; из-за моих ужасных мигреней пронзительные крики этих подростков были для меня все равно что удары кинжала в мозг; или умри, или уничтожь эту напасть. Любой поступил бы так же, как я". Не восхищаться им невозможно!
- Да, невозможно, - согласился Гарсес, - но ваш подвиг, по-моему, заслуживает еще большего восхищения.
Дон Педро пожал плечами.
- Каждому члену нашего Клуба под силу даже большее. Вам, молодой человек, я могу только сказать, что на хорошо управляемой машине можно без труда догнать счастье, каким бы оно ни было быстроногим. Живи сегодня Архимед, он бы попросил себе хороший автомобиль, ничего больше. Пятьдесят процентов членов нашего Клуба вступили в удачные браки только благодаря тому, что разъезжали в роскошных машинах. И жены у всех очаровательные: ни одна не принесла приданого меньше чем в миллион песет. Если вы возразите мне, что супруга Муньиса, нашего секретаря, не принесла ему ни сентимо, я могу на это сказать, что уж кому-кому, а Муньису повезло больше всех.
- Почему? - спросил я.
- Случай Муньиса, - задумчиво начал свой рассказ дон Педро, - не похож на остальные. То, чего он теперь достиг, меня восхищает, но, как ни прискорбно, справедливости ради я вынужден заявить: до того как с Муньисом произошло то, что произошло, он был всего лишь человеком, влюбленным в скорость. Он разъезжал, не подозревая, что скорое прибытие куда-нибудь, где ему абсолютно нечего делать, вовсе не единственное удовольствие, которое можно получить от своей машины. Ныне, ссылаясь на то, что Муньис свалил несколько телефонных и телеграфных столбов, его биографы заявляют, что в то время он был врагом прогресса; с не меньшими основаниями можно было бы утверждать, что он враг деревьев, ибо его машина кидалась на них, как разъяренный зверь. На радиаторе автомобиля Муньиса сплошь и рядом оказывались предметы совершенно посторонние, но никто не вправе делать из этого далеко идущие выводы. Я знаю точно, он сам мне по секрету открыл истину: дело в том, что Муньису еще только предстояло пройти путь, подобный пути в Дамаск, который проделал Савил, прежде чем стать апостолом Павлом. Вот и все.
Как-то ему взбрело в голову выпить аперитив за тридцать километров от дома. Был осенний день, теплый и грустный. Как всегда с вожделением, Муньис вцепился в руль и понесся, как ураган, по шоссе. Все было хорошо, пока он не доехал до поворота на восемнадцатом километре. Здесь машина пошла вплотную к внешнему краю дороги, но ничего бы не случилось, если бы одной сеньорите, жительнице тех мест, не вздумалось сесть у самой дороги почитать безупречно нравственный английский роман. Правым крылом машина Муньиса отрезала девушке обе ноги до колен. Наш добрый друг сразу понял, что произошло что-то серьезное; но естественное желание выпить вермут не поздней привычного времени и страх перед сентиментальными сценами побудили его увеличить скорость еще более. Он ожидал услышать у себя за спиной грубую брань, какой невежи осыпают автомобилистов, когда те на них наезжают, но тишину не нарушили ничьи голоса. Муньис подумал: "Или я убил эту сеньориту, или она очень хорошо воспитана".
Он продолжал свой путь. Выпил аперитив; потом еще один; потом еще два. Остался поужинать с друзьями, а в двенадцать ночи отправился домой, снова за тридцать километров.
Позднее я сам слышал, как он рассказывал: ночь была превосходная, аперитивы повлияли на него наилучшим образом, и он, в приподнятом настроении, напевая песенку, ехал довольно медленно. Достигнув поворота на восемнадцатом километре, он резко затормозил. Мощные фары его машины осветили сеньориту с книгой на коленях и выражением глубокой грусти на лице. Отрезанные ноги стояли тут же, обе в чулках из натурального шелка и туфельках. Растроганный Муньис вылез из машины и подошел к девушке.