Потом он выпил еще коньяка и рассказал, почему у него нет денег. Потому, что он все сознательно тратит. Всю зарплату. Уж который год он имеет только зарплату. Плутовать пересортицей нет никакого смысла — прибыль копеечная, а от милиции того и гляди заработаешь промеж глаз. И если он придерживает на складе для кого-нибудь пальто или брюки, то денег за это не берет, потому что опять же можешь получить по тому же месту.
— Ты думаешь, какая у меня зарплата? — Цауне во что бы то ни стало хотелось поговорить. — Двести. Но я не жалуюсь, мне хватает. Хватает, потому что я к ним отношусь по-человечески, и они ко мне так же. Ты обедаешь в ресторане за пять рублей, а я за обед получше твоего плачу рубль. Ты за шведскими лезвиями целый день простоишь в очереди и не достанешь, а мне приносят да еще упрашивают, чтобы взял. Захотел в театр — пожалуйста — в директорскую ложу. На концерт? Бесплатно — на служебные места. На хоккей? Пожалуйста, товарищ Цауна, для вас — в любое время! После войны у меня было четыре автомашины, механик и куль с червонцами, но жил я хуже — положения в обществе у меня не было… Что у тебя вышло с теми тремя тысячами? Раздобыл?
Вильям рассказал, как он оказался в нокауте.
— Сколько ты сказал? Можешь сэкономить тридцать метров? — переспросил Цауна.
— Около того.
— Почем за метр?
— Двадцать семь.
— Восемьсот десять… — Цауна считал в голове, как арифмометр — Ты им даешь восемьсот рублей в день, а они не хотят брать?
— Так получается, — тупо улыбнулся Вильям.
— Пусть не берут, возьмут другие!
— Другие не возьмут. Работа, которую я сделал зря, годится только для «Моды». В других местах — другие модели, значит, нужны другие эскизы и вероятнее всего, это уже кто-нибудь сделал.
— В твоих эскизах я ничего не смыслю и не хочу смыслить, но восемьсот рублей — это деньги. Это я намотал на ус. Я намотал и переговорю с нужным человеком. А теперь в парилку, на полок!
И подпевая магнитофону, забавлявшему компанию модной песенкой «В бане, в бане финской побываем», Цауна начал раздеваться.
Про разговор этот Вильям скоро забыл, так как считал его пьяной болтовней. Какое предприятие может заинтересоваться его эскизами? Никакое. Но не прошло и месяца, как Альберт явился к нему в обеденный перерыв и предложил Вильяму сводить его в одно место, где в Риге можно получить шампиньоны в сметанном соусе.
— Я поговорил, — вдруг сказал Цауна, когда они принялись за еду. — Ткань он не хочет брать…
— Какую ткань?
— Ну ту, о которой мы говорили.
— А-а… — Вильяму нечего было сказать.
— Но в принципе я его заинтересовал, он подумает.
— К ткани даже и не подступиться. Каждый сантиметр десять раз учитывается.
— А ты не ломай голову! Я ему сказал, пусть думает он.
В целом разговор казался несерьезным.
ГОСПОДЬ БОГ — ДЛЯ ВСЕХ ГОСПОДЬ
Глава 3
Если бы этот долговязый прыщавый, очень некрасивый парень был общественным или политическим деятелем, его способности превознесли бы в газетах на разных языках; если бы этот человек был администратором, то его предприятие непременно процветало бы; если бы этот человек хотел пожинать лавры на научном поприще, он проник бы туда даже сквозь сложнейшие лабиринты, если бы этот человек был просто рядовым рабочим… Нет, рядовым рабочим он совсем не мог бы быть, так как его чрезвычайно деятельная натура и изощренное мышление просто-напросто не увязывались ни с однообразными трудовыми операциями, ни с сиденьем на одном месте или постоянным контактом с тем или иным станком. Если бы он был… Но он не был… Он был мошенником. Не совсем обычным мошенником, но все же мошенником. У него был только один объект мошенничества — государство. Он казался даже пассивным, он как бы играл в защите, если для сравнения пользоваться футбольными терминами, однако на самом деле напряженно выжидал, когда нерасторопные государственные институты планирования, цен, налогов, снабжения или какие-нибудь другие хоть в чем-то ошибутся, и он тотчас же оказывался тут как тут со своим мячом, проходил через центр и со штрафной площадки загонял его в верхний угол ворот. Он балансировал на линии штрафной площадки. Если ему и случалось ее переступать, то лишь самую малость — больше, чем к году лишения свободы суд никогда его не приговаривал, потому что он хитро лавировал по просторам статьи уголовного кодекса о запретном промысле и всегда ловко уворачивался от подпункта «под вывеской государственной или общественной организации», потому что этот подпункт влек за собой тяжелое наказание сроком на пять лет.