Надо купить другие, подумал он, и завернул на улицу Стучки, где был киоск, торгующий табачными изделиями и разной мелочью. Как он и ожидал, пришлось проехать довольно далеко вперед, пока наконец отыскал место, где можно было поставить машину.
Зутис запер «жигули» и, дрожа от холода, пошел в обратном направлении к киоску — в машине было тепло, пешком он обычно не ходил, поэтому пальто с собой не брал. Теперь он пожалел об этом: тонкую кожаную подошву туфель и пиджак мороз легко прокалывал своими длинными иглами.
У киоска в очереди нетерпеливо переминалось несколько человек, и Зутис встал за добротным зимним пальто из темно-зеленого драпа с большим каракулевым воротником.
— Покажите мне, пожалуйста, гаванские сигары, — попросил низкий мужской голос, раздавшийся из большого воротника.
Нашел место канителиться, зло подумал Зутис — дать бы такому коленом в зад.
— Две, — мужской голос выбрал самые дешевые.
Получив свою пачку «Риги», Зутис хотел было уже бежать прочь, но увидел, что купивший сигары стоит тут же в сторонке и изучает фирменный знак на покупке. И узнал его.
— Привет, Джонг! — воскликнул Зутис.
Лицо Джона, которого звали и Джонгом, расцвело в широкой улыбке.
— Здорово!
Арвида Флоксиса перекрестили из Джона в Джонга в камере предварительного заключения. Из-за бритой головы — узкую полоску усов на верхней губе оставили, чтобы свидетели на суде могли его узнать, — впалых щек и немного раскосых глаз Джонг походил на китайца, хотя его фигура была весьма объемиста.
— Побежали к машине, а то я замерзну, — предложил Зутис.
— У тебя машина?
— Теперь у каждого порядочного человека есть машина.
— Ну, ну…
Домишко Бенаровичей был расположен в глубине леса, довольно далеко от колхозного центра. Все в округе называли его по-прежнему домом Бенаровичей, хотя Эрна уже довольно давно жила здесь одна. Она работала телятницей: старый Бенарович в свое время построил такой скотный двор из камня, что не надеялся уж и за двадцать лет разделаться с долгами, но грянула война, ссудно-сберегательные общества ликвидировали, долги погасили, потом коллективизация, и в конце концов колхоз получил, хотя и отдаленный, зато хороший хлев для телят, а единственная дочь Бенаровича Эрна удостоилась чина телятницы; но бог не дал старику дожить до этого.
В молодости Эрне довелось испытать несчастную любовь, потом ей понравилось ходить в обманутых и покинутых, потому что все жалели ее, а потом вдруг оказалось, что время женихов миновало. Эрна, правда, сделала пару отчаянных бросков сначала в одну, затем в другую сторону, но безрезультатно. Тогда она как одержимая набросилась на работу и лишь изредка субботними вечерами изводила себя мыслью, что упустила время возможного замужества.
Эрна чистила телятам ясли, когда услышала треск мопеда почтальонши. Она наперед знала, что треск сразу стихнет, как только почтальонша остановится и станет засовывать в почтовый ящик газеты и журналы, а потом возобновится с прежней силой — почтальонша поедет дальше. На сей раз она ошиблась: мопед умолк совсем, а почтальонша, чавкая сапогами по навозной жиже, направлялась к ней.
Эрна вытерла о передник руки и встала в дверях хлева.
— Эй, Эрна; тебе письмо! — крикнула почтальонша еще издали. — Что это у тебя за писака объявился?
— Жених! — отрезала Эрна, хотя на всем белом свете не было никого, кто мог бы ей написать письмо.
Конверт был обычный, с самой обычной почтовой маркой. Наконец, Эрна вспомнила об отдаленных родственниках в Земгале и подумала, что это приглашение на какие-нибудь похороны, но она на них ни за что не поедет: надо искать сменщицу к телятам, а при появлении чужого человека телята станут беспокойными и не дадут привеса. А если телята хоть два дня не прибавят в весе, она провалится, не выполнит своих обязательств. И тогда каждый сможет, ухмыляясь, тыкать пальцем в газету, где в связи с принятием обязательств была напечатана ее фотография.
— Ну, ну… — нетерпеливо подзадоривала почтальонша. — Распечатай!
— Потом! — Эрна сунула письмо в карман серого халата.
На том разговор и закончился.
Стояла поздняя осень, темнело быстро. Включив торшер, Эрна устроилась в кресле и взяла конверт, лежавший на полированном журнальном столике. Целый день он жег карман халата. Нет, ничего особенного она от письма не ждала, но сегодняшний день казался все же необычным, каким-то праздничным, значительнее, чем обычные. Поэтому она сперва сделала все по хозяйству, затопила печь, поужинала и только тогда взялась за письмо.