— Тогда вы слышали, как этот дурак Федерстоун окончательно запутал перекрестный допрос Джексона.
Хартфиш задержал стакан с хересом на полпути ко рту. Лицо его выражало крайнее удивление, брови изогнулись дугой.
— Вы так озабочены судьбой этого мальчишки?
— Джексон не мальчишка. Он играл важную роль в! восстании.
— Много людей играло ту или иную роль в том, что вы называете «восстанием».
Его светлость постарался не заметить намека.
— Я не в состоянии судить о тяжести всего этого дела, пока не будет установлено с достаточной ясностью, что все активные заговорщики виновны в равной мере.
— Это что, ваше резюме из вышеизложенного? — сверкнув очками, спросил Хартфиш.
Его светлость проглотил обиду, потому что это была только неуклюжая шутка.
— Я придерживаюсь некоей старомодной теории независимости правосудия, — заметил он высокомерно.
— В самом деле?
Казалось, Хартфишу эта идея представлялась новой или не имеющей значения. В какой-то мере в своем невероятно быстром продвижении по службе он был обязан именно такому тройному подходу к проблемам, то есть способности создавать у других два впечатления о том, что он говорит, и в то же время вызывать какое-то третье впечатление, подобно тому как непрошеный волшебник создает нежеланного кролика в неподходящий момент.
Его светлость за словами «в самом деле?» почувствовал угрозу. С характерной для юриста проницательностью он, как попавший в ловушку зверек, снизу вверх устремил свой взгляд на Хартфиша. О невысказанном вопросе генерального прокурора говорила только насмешливая улыбка.
— Если правосудие и в самом деле такое независимое, тогда почему вы выполняли незаконные директивы Вайатта?
Верховный судья вслух не произнес ни слова, однако внутренне, питая к этому бледнолицему законнику жгучую ненависть, посылал его ко всем чертям.
Хартфиш потягивал херес, думая при этом, что аморосо он выпил бы с большим удовольствием.
— Что касается Федерстоуна, то я с вами согласен. — Тон Хартфиша напоминал тон няни, имеющей дело с капризным ребенком. — Но он поступает так с определенной целью, и я полагал, что вы это понимаете. Это часть большой стратегии. Федерстоун путает предварительные материалы, усиливает у обвиняемых чувство уверенности. После этого за дело возьмусь я, разделю их и оставлю для вашего заботливого помилования, — закончил он с мягкой улыбкой.
— Тактика Маккиавели! — недовольно заметил его светлость.
Улыбка исчезла с лица Хартфиша как по мановению волшебной палочки.
— Возможно, но это эффективная тактика. Двадцать три приговора и пока одно оправдание. Общее безоговорочное осуждение — самый нежелательный вариант для осторожного правительства. Я, как и вы, хорошо понимаю, что эти люди не являются кучкой невежд. Сегодня утром Джексон красноречиво подтвердил это. Но к тому времени, когда я разделаюсь с ним и со всеми остальными, печать раззвонит, что они и не могли действовать иначе. Мы должны установить, что только один человек действовал с умом и энергией и только он в конечном итоге за все ответствен. Если же мы этого не сделаем… каждый Том, Дик и Гарри будет считать себя потенциально думающим, способным и желающим пойти по стопам Вайатта.
— Пожизненного заключения для зачинщиков было бы вполне достаточно.
— Нет! Вопрос здесь не только в зачинщиках. Вы, как мне кажется, просто не понимаете этого, Джон. Дело не только в том или другом человеке, которого судят или допрашивают. Дело в массе, и именно поэтому я требую публичного слушания. — Хартфиш уставился на его светлость и даже куда-то дальше, через него. Выражение его лица говорило о том, что только избранные могут полностью понять это. Очки его снова сверкнули каким-то желтым огнем… — Я не прав, — произнес он наконец, — это, конечно, претенциозно, чтобы под судом оказались массы.
Его светлость вопросительно посмотрел на Хартфиша, В кабинете уютно и тепло, но его светлости представляется, что его череп методично буравит ледяная сосулька.
Всем частям сообщили об изменениях и приказали откорректировать план взаимодействия в соответствии с изменениями плана действий на объекте номер один.
План Вайатта был рассчитан на строгую согласованность выполнения основных его этапов; разница в несколько секунд могла повлечь за собой нарастающие, как ком снега, ошибки и промахи и в конечном итоге общий провал.
Вайатт предусмотрел все возможности и подчеркивал их в ходе каждого инструктажа, с тем чтобы уменьшить опасность нарастания ненужной напряженности. Для этого нужно было действовать строго по расписанию, секунда в секунду, и никакой паники. Даже отдельные действующие лица, стоявшие в очереди на галерку для публики, имели связь с главным руководством, у каждого из них был миниатюрный радиоприемник. Любители-фотографы имели тайные рации, вмонтированные в фотоаппараты. Они сновали туда-сюда в поисках «видов» для съемки, ожидая момента начала операции.