— Но тогда почему он не является членом организации?
— Уверен, что мы потерпим неудачу. Но он и не против нас: считает, что все повернется к лучшему, если мы сможем осуществить задуманное. Таких людей, как он, будет много… А пока поблагодарим бога, что он не делает большего, а только желает нам удачи.
— Но деталей он не знает? — упорствовал Дженнингс.
— Нет, нет, Дженнингс, успокойтесь, не знает.
Выдержки из заметок главного инспектора Дрю, сделанных им во время второго допроса сержанта Дженнингса:
«Я вовсе не говорил, что он был равнодушным… Вы просто бесцеремонно переворачиваете мои слова! Я сказал, что он был хладнокровным. Но ведь офицер и должен быть таким, не так ли? Примеры? Могу привести их сколько угодно. Взять хотя бы тот день, когда мы захватили власть… Что, разве плохой пример?»
Большой Бен отбил полчаса. Дженнингс машинально посмотрел на свои часы. Если не считать этого движения, то в остальном он не проявлял никаких признаков нервозности.
— Осталось пятнадцать минут, сэр.
Никакого движения. Эти слова прозвучали так, словно их произнесли сквозь стиснутые зубы. Дженнингс сидел на месте водителя в большом зеленом «хиллмане». Вайатт, сидевший сзади, не проронил ни единого слова. Он продолжал пристально смотреть на серые готические формы дворца викторианской эпохи. Молчание длилось минуту или две. Капитан погрузился в раздумье, а Дженнингс внимательно прислушивался к треску в приемо-передающей радиостанции.
— Излишество стрельчатых сводов, — проворчал Вайатт.
— Что вы сказали, сэр?
— Старый Вестминстерский дворец сгорел в тысяча восемьсот тридцать четвертом году из-за стрельчатых сводов.
— Я не знал этого.
— Когда парламент обсуждал, где построить новый дворец, Уильям Четвертый предложил Букингемский дворец.
— И я не осуждаю его за это.
— Герцог Веллингтон возражал против этого.
— И это не удивительно: консервативнейшая личность.
— Со стратегической точки зрения он, конечно, был прав. Палаты парламента, по его мнению, никогда не следует располагать так, чтобы, их могла окружить толпа.
Дженнингс хихикнул.
— Я, пожалуй, пройдусь немного, — проговорил Вайатт.
— Хорошо, сэр.
— Слушай внимательно.
— Не беспокойтесь, сэр, я слушаю.
Вайатт вышел из машины, а Дженнингс, почувствовавший себя свободнее, тщательно подготовился к следующему, после несостоявшегося, сеансу радиосвязи. Будто прогуливаясь, Вайатт пересек площадь, отметил для себя расположение полицейских постов, приветливо кивнул сержанту у въезда во двор нового дворца, купил газету «Ивнинг стандарт» в расположенном по соседству киоске. Затем прошелся до памятника Ричарду I и обратно. Никаких признаков того, что его узнал кто-нибудь из знакомых, которых он заметил в небольшой очереди охотников посмотреть «демократию в действии».
Двое готовились сфотографировать витиеватый орнамент на воротах Святого Стивна, примыкающих к Вестминстерскому дворцу. Неподалеку, на улице, идущей от площади Смита, должен стоять армейский грузовой автомобиль…
Почти вопреки своему желанию Вайатт задержался у расположенной в стороне от других угольно-черной статуи. Красновато-коричневый капитан, «великий практичный мистик», как человек, с которым надо и сейчас считаться, стоял на своем месте, изолированно от других.
Вайатт поймал себя на том, что бормочет какое-то латинское изречение. Он теперь отчасти понял, почему решил отвлечься на эти пять минут. Вайатт возвращался к машине, а Кромвель с навечно зажатыми в руках Библией и шпагой хмурился на текущую мимо него жизнь и на весь мир, в котором все тривиально и нет ничего святого.
Заметив возбуждение на лице Дженнингса, Вайатт ускорил шаги. Дженнингса охватило волнение.
— Ну что? — поинтересовался Вайатт.
— Плохие вести, сэр. Объект номер один запаздывает.
Вайатт заметил, что бледное лицо сержанта начало розоветь.
— Намного? — спросил он.
— На пятнадцать минут.
— Сообщи разведчикам, предупреди все машину. В шестнадцать ноль-ноль вводятся в действие планы «А» и «В».
— А мы не опоздаем?
— Не опоздаем, если ты поторопишься.
— Есть, сэр.
Вайатт швырнул вечернюю газету на переднее сиденье.
— Можешь посмотреть ее, пока будем ждать.
Добрая монашеская улыбка на лице младшего прокурора говорила о чем угодно, но только не о том, что солдата обвиняют в измене. Когда он встал и, устремив вперед нарочито пристальный взгляд, начал допрашивать рядового Джексона, тот не проявил ни малейшей озабоченности и никаких эмоций.