В одну из субботних ночей мне выпала приятная обязанность самому отправить газету в печать. Какой-то король, камергер, куртизанка или коалиция вздумали умирать, уходить в отставку или устраивать ещё что-то важное для того конца земли, и потому газету следовало придержать как можно дольше, чтобы успеть напечатать телеграмму, если таковая придёт.
Стояла ночь, дегтярно-чёрная и такая душная, как бывает только в июне, и лу, раскалённый западный ветер, гудел в сухих как трут деревьях, притворяясь, будто дождь гонится за ним по пятам. Время от времени на пыльную землю шлёпалась, словно лягушка, капля почти кипящей воды, но весь наш измученный мир знал, что это одно лишь притворство. В печатном цехе было чуть прохладнее, чем в редакции, так что я там сидел, а литеры щёлкали и звякали, и в окна кричали козодои, и полуголые наборщики утирали пот со лба и просили воды. То, что нас задерживало, всё никак не происходило, хотя лу ронял капли, и последняя литера встала на место, и весь земной шар застыл в удушающей жаре, приложив палец к губам, в ожидании этого неведомого события. Я в полудрёме размышлял о том, таким ли уж благом стал телеграф для человечества, и знает ли тот уимрающий и те, что никак не договорятся, о неудобствах, которые причиняет их промедление. Для беспокойства не было причин, кроме жары и неопределенности, но я, когда часовые стрелки подползли к трём, и печатные машины, проверяя, всё ли в порядке, два и три раза провернули маховые колеса, ожидая команды, которая приведёт их в движение — я был готов завопить.
Затем рёв и грохот машин раскололи тишину на мелкие осколки. Я поднялся, собираясь уходить, но на моём пути стояли двое в белых одеждах. «Это он!» — сказал первый. «Точно, он самый!» — ответил второй. И они разразились смехом, почти таким же громким, как грохот машин, и утёрли пот со лба.
— Мы смотрим, через дорогу горит свет, — а мы спали в канаве, там не так жарко, — и я говорю: «Редакция открыта. Пойдём поговорим с ним, ведь это из-за него нас завернули из Дегумбера», — сказал тот, что пониже ростом. Это был мой попутчик из поезда в Мхау, а с ним — рыжебородый с марварской пересадки. Брови первого и бороду второго не узнать было невозможно.
Я не был им рад, потому что намеревался идти спать, а не пререкаться с бродягами.
— Что вам от меня нужно? — спросил я.
— Полчасика поболтать с вами в уютной прохладной комнатке, — сказал рыжебородый. — И мы бы немного выпили… послушай, Пичи, наш уговор ещё не в силе, так что брось сверкать глазами… но чего мы на самом деле от вас хотим, так это совета. Деньги нам не нужны. Мы хотим попросить вашей помощи — раз уж вы тогда подложили нам свинью с Дегумбером.
Я прошёл с ними из типографии в душную редакционную комнату с картами на всех стенах.
— Это уже на что-то похоже, — сказал рыжебородый, довольно потирая руки. — Подходящее место. А теперь, сэр, позвольте вам представить брата[20] Пичи Карнехана — это он, и брата Дэниела Дрэвота — это я, а что касается рода наших занятий, то чем меньше об этом будет сказано, тем лучше, потому что кем мы только не были в своё время. Матросами и солдатами, наборщиками и корректорами, фотографами, уличными проповедниками, — и даже корреспондентами «Глухомани», когда мы думали, что газете они нужны. Карнехан трезв как стёклышко, я тоже. Проверьте нас и убедитесь сами, чтобы потом уже не мешать мне рассказывать. Мы возьмем у вас по сигаре, и вы посмотрите, как мы прикуриваем.
Я проследил за испытанием. Оба оказались совершенно трезвыми, и я выдал каждому по порции тёплого виски с содовой.
— Вот и славно, — сказал бровеносный Карнехан, утирая усы. — Теперь, Дэн, давай я скажу. Мы обошли всю Индию — по большей части, пешим ходом. Мы были механиками, машинистами, мелкими подрядчиками и всё такое, и вот мы решили, что Индия для таких как мы слишком мала.
Наша редакция уж точно была для них слишком мала. Они расселись на большом столе, борода Дрэвота заняла половину комнаты, плечи Карнехана — другую половину.
— Из этой страны даже наполовину не извлекают того, что она может дать, — продолжил Карнехан, — потому что те, которые ей управляют, не дают до неё дотронуться. Всё своё трижды бесценное время они только и делают, что управляют, — и стоит тебе лопату в землю воткнуть, киркой по камню ударить, нефть поискать или ещё чего-нибудь такого, как всё правительство тут же не принимается вопить: «Оставьте в покое эту страну! Не мешайте нам управлять!» И вот мы оставляем её в покое, какая она ни есть, и уходим в другое место, где человека никто не держит за шиворот и где он в полном праве взять то, что ему причитается. Мы цену себе знаем и не боимся ничего на свете, кроме выпивки, а насчёт выпивки мы прописали в нашем уговоре. По таковой причине мы уходим, чтобы стать королями.