- Вы хотите сказать, что и после смерти вашего мужа регулярно пишете этим дамам?
- Жить-то надо, вы не находите?
- А если сюда вдруг приедет какая-нибудь дама, как приехал я?
- Ну, тогда я скажу ей всю правду - как сказала вам. Что я была его женой. - Голос ее стал громче. - Я с гордостью скажу это любой из его дам. Правда, интересная история? Писатели ведь ищут такие истории? Вот она. Я дарю ее вам.
И я подумал, что минувшей ночью точно так же подарила мне свою историю миссис Коллинз.
- Вы запишите ее, мосье Руайан, вы непременно ее запишите!
Вот и миссис Коллинз меня о том просила, подумал я.
- Вы запишете ее? Если я убедительно вас попрошу?
- А зачем вам это так уж понадобилось, мадам Мондрагон?
На какое-то мгновение ее трагическое лицо исказила гримаса ненависти.
- Да затем, что мне удалось выяснить: этот ювелир, этот Рубен Аласян, двадцать лет подряд обманывал Пьера... в смысле процентов с оборота... Мне удалось это выяснить... И я могу это доказать... А ведь Пьер так ему помог! Пусть же мир узнает об этом! Я давно уже поджидаю такого, как вы. Поджидаю писателя! Вы ведь запишете все, что я вам рассказала?
Я молчал.
- Мосье Руайан, я вас о чем-то спросила. Неужели вы думаете, я стала бы вам все рассказывать, не будь вы писателем? Я же сразу, едва вы вошли, спросила у вас, кто вы по профессии, помните?
- Помню.
- И лишь после этого я начала рассказывать. Вы ведь запишете эту историю, чтобы изничтожить негодяя Аласяна? Да? Ну скажите "да", мосье! - Она пришла в крайнее возбуждение.
- А почему бы вам самой не написать вашу историю, а я бы пристроил ее в какой-нибудь в журнал? Вы ведь умеете писать. Эти дивные любовные письма...
Она нетерпеливо мотнула головой:
- Нет, нет и нет!
- Почему "нет"?
- Я, мосье, могу писать любовные письма, прекрасные любовные письма. Но больше ничего. Вот как мой бедный Пьер умел только любить, но не умел рисовать. Нет и нет, я никогда бы не сумела записать эту историю. Это обязаны сделать вы, вы!
- Но если я запишу вашу историю, мне придется изменить имена и место действия.
- Это еще почему? - возмутилась она.
- Да потому, что я не хочу, чтобы мосье Аласян подал на меня в суд. И еще я хочу защитить других людей.
- Аласян проиграет дело в суде. Я рассказала вам чистую правду. У меня есть свидетели, двое служащих Аласяна, которых он уволил. Они готовы давать показания под присягой. Только начать дело должен кто-нибудь другой. И этот другой - вы, мосье Руайан! Мосье, обещайте же мне написать эту историю! Не то вы меня очень разочаруете! Не то вы коварно пробрались сюда... неизвестно почему. А вы и в самом деле писатель? Вы что вообще написали, мосье Руайан?
Ситуация становилась неприятной.
Я сказал:
- Я напишу вашу историю, мадам Мондрагон.
- С настоящими именами и названиями?
- С настоящими именами и названиями, - отвечал я, решив про себя все так зашифровать, чтобы это не навредило мне, разумеется, в том случае, если я когда-нибудь - поди угадай заранее - решу об этом написать.
Она вскочила с места и прежде, чем я мог этому помешать, поцеловала мою руку.
- Мадам Мондрагон! - Я тоже вскочил. - Не делайте этого!
- Я вам так признательна, мосье Руайан, так признательна. Поистине, есть Бог на небе! А Бог справедлив. И этот старый негодяй Аласян понесет заслуженную кару... Вы когда начнете писать, мосье? Когда вы начнете?
Я почувствовал, что чем раньше уйду, тем для меня будет лучше.
- Скоро, мадам Мондрагон, мне надо сперва закончить одну важную работу, а потом...
- Да-да, потом, потом... Замечательно! У вас теперь есть две версии, версия миссис Коллинз и моя. И это будет опубликовано в журнале?
- Да, мадам.
- А в каком?
- В "Пари-матч".
- Это прекрасно. Этот журнал читает вся Франция, его выкладывают и в магазине у Аласяна. - Она засмеялась. - То-то он обрадуется, как вы думаете?
- Да, - ответил я.
- Может он от злости и вовсе сдохнет, - добавила она, - для меня это будет самый прекрасный день в моей жизни.
С меня было довольно. Я направился к дверям. Она последовала за мной. И по дороге сказала:
- Можете оставить себе открытку миссис Коллинз.
В огромном белом зале мы спустились по ступеням широкой лестницы прямо к выходу.
- У меня еще полно открыток для писем, - сказала она, - я должна испытывать вечную благодарность к Пьеру за то, что он снабдил меня таким запасом. Понимаете, какая забавная история: я с этими шаблонами управиться не могу. Мне бы в жизни не нарисовать такое деревце. Любой ребенок это смог бы, а вот я - нет.
Мы вышли за ворота. Улица была пустынна. Вдалеке лаяла собака.
- Вы обещали мне написать эту историю, мосье Руайан, - сказала она, подумайте об этом.
- Да, - ответил я, - буду помнить. А заодно вас, мадам Мондрагон.
- Это еще что значит?
- То, что делали и продолжаете делать вы, незаконно. Вас за это накажут. Может, все-таки, зашифровать имена?
Это была моя последняя попытка.
- Никоим образом! Все должно быть названо своими именами. Прежде всего этот бандит Аласян.
- Но сами-то вы, мадам...
- Что "я"?
- Если вас и в самом деле осудят...
- Ах, мы все так быстро стареем... Вы даже и не представляете, сколько из этих дам уже умерло. За ними последуют другие... будем надеяться, что очень скоро и я.
- Вы не должны так говорить, - ответил я.
- Пьер умер, - сказала она, - без Пьера это не жизнь. Осудят? Накажут? Меня? Господи, как мне все это безразлично, слов нет, до чего безразлично! Я все равно умру, как умирают все, хоть наказанная, хоть ненаказанная. Но сперва я хочу дожить до того дня, когда Рубен Аласян будет уничтожен... да-да, уничтожен. А тогда пусть смерть приходит и за мной...
Голос ее становился все глуше. И вдруг - зрелище было поистине фантастическим - уродливое, трагическое лицо Марии Мондрагон при слабом свете, который падал из нескольких освещенных окон в темноту, на нас, вдруг стало цветущим и соблазнительным, будто лицо хорошенькой, молодой девушки, какой она была в свое время. И голос ее звучал тепло и нежно, когда она сказала:
- И пусть даже у него было много женщин, сто, двести... за всю свою жизнь он любил только одну - меня. Это я была его Аннабел Ли.