С тех пор Джека нашего как подменили. Забросил скачки и купил это вот заведеньице, а какая тут разница, хоть убей, не вижу. Сердце кровью обливается, когда слышишь, как мой-то Джек околпачивает бедняков, — совсем не похоже это на него. Я видела, что сначала и Джеку это было не по нутру, но они сказали ему, что раз люди бедны, то сами виноваты, и что в этом божья воля, потому что бедняки — все сплошь пьяницы и моты. А потом они заставили его бросить пить. А ведь он, наш Джек, привык пропустить стаканчик-другой. Теперь вот бросил, и я так думаю, что от этого он малость озлобился, ну, словно все веселье из него вылетело, — и, конечно, нам с отцом тоже пришлось отказаться от маленького удовольствия. Потом они сказали, что он должен бросить курить, это, мол, тоже ведет его прямо в ад, — но от этого он тоже не стал веселее, да и отцу трудненько приходится без табачку. Так, что ли, отец?
— Да, — свирепо буркнул старикан. — Черт бы побрал эту публику, что собирается попасть на небеса! Накажи меня бог, если в аду не соберется компания повеселее.
Нас прервала сердитая перебранка в лавке. Вернулся Джек и уже пугал полицией какую-то взволнованную женщину. Она, как видно, ошиблась и принесла проценты на день позже срока; отделавшись от нее, Джек вошел в гостиную. В руке он держал часы, бывшие предметом спора.
— Поистине безмерна милость господня, — проговорил он, любуясь часами. — Часики же стоят в десять раз больше, чем я ссудил под них.
Он отрядил отца обратно в лавку, а мать — на кухню готовить ему чай, и некоторое время мы сидели одни и беседовали. Его разговор показался мне странной смесью самовосхваления, проглядывавшего сквозь тонкую завесу самоуничижения, с приятной уверенностью, что он обеспечил себе тепленькое местечко в раю, и равно приятной уверенностью, что большинство других людей такового себе не обеспечили. Разговаривать с ним было нудно, и, вспомнив о неком деловом свидании, я поднялся и начал прощаться.
Он не пытался удерживать меня, но видно было, что его так и распирает от желания сказать мне что-то. Наконец, вытащив из кармана какую-то церковную газету и указывая пальцем на колонку текста, он выпалил:
— Сады господни вас, сэр, наверное, совсем не интересуют?
Я бросил взгляд на место, на которое он указывал. Во главе списка жертвователей на какую-то очередную миссию к китайцам красовалось: «Мистер Джон Барридж — сто гиней».
— Вы много жертвуете, мистер Барридж, — заметил я, возвращая ему газету.
Он потер свои большие руки одну о другую и ответил:
— Господь воздаст сторицей.
— И на этот случай недурно обзавестись письменным свидетельством, что аванс внесен, а? — добавил я.
Он бросил на меня пронзительный взгляд, но не ответил ни слова. Пожав ему руку, я вышел вон.
1897