Как мог здравомыслящий человек править страной при таких условиях?
Но был ли Гитлер здравомыслящим, был ли он нормальным?
Память Северина Брауна обратилась к далекому Штейнгофу, где когда-то работал доктор Моллер и где были пациенты, излечить которых нельзя было никакими средствами.
Эти параноики, страдавшие манией величия, неспособные переносить ни малейшего ущемления своего самолюбия, люди суеверные, люди, готовые в любой момент разразиться слезами, — именно они ближе всего подходили по типу к Гитлеру.
Это были бесполые существа, находившиеся большую часть времени в угнетенном состоянии духа, весьма неустойчивые, но с садическими наклонностями, с воинственным характером, с жаждой власти и крови. Таковы были Наполеон, Цезарь, Чингисхан и таков же был, по-видимому, Гитлер.
Да, каждый из тех пациентов был в своем роде Гитлером.
— О, как слепы люди!
Всего восемь лет тому назад один блестящий ученый писал:
— Гитлер совершенно не импозантная фигура. Он выглядит как моравский коммивояжер, носит усы под Чарли Чаплина и имеет совершенно пустое лицо. Люди никогда не будут поддерживать такую патентованную глупость, как гитлеризм.
Патентованная глупость.
Какой страшной иронией звучат теперь эти слова, теперь, когда кладбища переполняются могилами, когда ломается хребет нации.
Северин Браун находил все больше и больше причин к совершению того, что он замыслил.
Ради этого он уже потерял свое имя. Ради этого же он потерял свою совесть и свою душу. Он был теперь только орудием.
— Фриц! — неожиданно сказал он. — Фюрер, вероятно, имеет прекрасную охрану на случай таких покушений?
— Ну конечно. Гитлера окружает специальный отряд — это элита всего Шутцшаффеля. Разве ты никогда не замечал, как они окружают фюрера во время его выступлений, как они смотрят вокруг, как они беспрерывно наблюдают за всеми?
— Я никогда не видел фюрера, — сказал Браун извиняющимся тоном.
— Мне очень жаль тебя, Северин. Но, я надеюсь, ты скоро увидишь его. Вот если бы тебя назначили в его личную охрану!
— Я бы отдал за это мою правую руку.
— Ну, ты сможешь потерять много больше, — засмеялся Фриц. — Если кто-нибудь стреляет или бросает бомбу, охранник погибает первым. Ведь слишком близко к фюреру не подпускают никого.
— А эти фильмы, которые показываются всюду, где мы видим его окруженным женщинами и детьми?
— О, это! — Фриц улыбнулся во весь рот. — Это все, конечно, только для пропаганды. Во-первых, сначала охрана обыскивает женщин. Обыскивают вообще всех, кто снимается вместе с фюрером. А из киносъемщиков к фюреру разрешают приближаться с камерой только одному человеку.
— Кто это?
— Генрих Гоффман, — ответил Фриц. — Возможно, ты встретишь его когда-нибудь. Очень мало людей знают о том, что он ближайший друг фюрера, единственный человек, которому тот вполне доверяет.
— Фриц! ты знаешь все! — с восхищением воскликнул Браун.
Чернорубашечник наклонился вперед своей огромной фигурой и таинственно зашептал:
— Я знал Гоффмана, когда он был всего-навсего фотографом мюнхенской газеты. Он был дружен с фюрером еще до путча. Теперь он очень богат благодаря тем сотням тысяч фильмов, на которые он заснял фюрера.
Северин Браун прошелся по комнате и вытащил трубку из внутреннего кармана своей темной тужурки.
— Фриц! тебе следовало бы быть в личной охране фюрера! — сказал он.
Белокурые брови Фрица резко взметнулись вверх и он обдал товарища долгим взглядом.
— Есть две причины, — сказал он веско, — по которым и не вступаю туда. Во-первых, — это очень вредно отражается на здоровье.
— Ты хочешь сказать, опасная служба?
— Больше чем это. Я хочу сказать, что очень нездорово жить в тесном общении с сотней людей. Есть, спать, гулять с ними. Бояться их теней. Они ведь только — номера, которые не имеют права иметь каких-нибудь собственных мыслей. Они наблюдают все время за фюрером, а за ними наблюдает, в свою очередь, секретная полиция. Но, даже если бы кто-нибудь из них и захотел убить фюрера… — Тут Фриц помолчал, словно испуганный дерзостью своего выражения, и даже перекрестился…
— Даже если бы кому-нибудь и пришла в голову такая мысль, то она немедленно отразилась бы на его лице, в его глазах. И тогда… тогда… оказалось бы только одним телохранителем меньше.
Северин Браун глубоко затянулся трубкой… голубоватый дымок, поднявшись в воздух, причудливо закружился… так же кружились его мысли.