— Ну хорошо, молодцы! — сказал Грюдсгенс. — Сейчас я скажу вам, что вы должны делать.
Через час, когда репетиция закончилась, директор снова собрал их вместе и заявил:
— Я полагаю, что было бы очень мило, если бы кто-нибудь из вас, молодцы, отнес цветы фрау Геринг в виде благодарности за эту работу.
— Отнести цветы? — переспросил один из чернорубашечников.
— А почему бы нет? — ответил вопросом Грюдсгенс. — Она сегодня дома и вместе с генералом принимает гостей. Она очень милая дама, прекрасная актриса. Я знал ее, еще когда она была генеральской…
Тут директор спохватился и, переведя дыхание, поправился:
— Когда она была еще Эмми Зоннеман.
Чернорубашечники стали вопросительно смотреть друг из друга. Никому не хотелось идти.
— Ну, ну! — сказал один из них. — В конце концов, надо же кому-нибудь отправиться. Кто пойдет?
— Ганс, конечно, — отозвался другой. — Ганс самый белокурый.
— Только не я! — вспыхнул Ганс. — У меня прыщ на лбу.
— Тогда иди ты, Вальтер!
— Никак не могу. Я сегодня дежурю в канцлерстве.
Некоторое время чернорубашечники еще торговались, кому идти, пока чей-то взгляд не упал на Северина Брауна.
— Ты! — воскликнул Ганс. — Ты новичок в отряде. Ты и иди.
Идти на квартиру Геринга!
Северин Браун неожиданно почувствовал нечто вроде нервного шока. А если там будет Гитлер, один, совершенно безоружный и без всякой охраны?
— Это так просто, — настаивал Ганс. — Кроме того, тебя могут пригласить присоединиться к гостям.
— Да, — кивнул головой Вальтер. — Ты можешь понравиться им. В тебе есть какое-то сходство с фюрером.
— Решено. Он пойдет!
— Отправляйся, Северин!
Так Северин Браун отправился на квартиру генерала Геринга.
Он купил восемь белых лилий в магазине на Потсдамской площади, быстро пересек Лейпцигскую площадь и остановился перед импозантным трехэтажным домом, в котором жил генерал.
Он прошел мимо ухмыляющегося охранника у ворот и был проведен внутрь дома другим человеком, также в форме.
У самого входа в дом охранник обратился к нему:
— Ваш нож и револьвер!
Нахмурившись, Браун отдал оружие. Потом, сняв шапку, бросил ее на скамью и остался на некоторое время один со своими взбудораженными мыслями, пока горничная отправилась докладывать о нем хозяевам.
Без оружия он чувствовал себя теперь точно голым. Кроме того, у него возникла мысль о какой-то ловушке. И тут же мучила другая мысль, о том, не могут ли ему еще раз пригодиться его руки… нет, убивать руками, это слишком долгая история!
— Пожалуйста!
Резкий голос горничной вывел его из задумчивости.
— Спасибо!
Он пошел за ней через длинный зал. Его тяжелые сапоги гулко стучали по навощенному паркету.
Горничная остановилась и недовольно поглядела на него.
— Тише! Вы здесь не на параде!
Он слабо улыбнулся и стал ступать осторожнее.
Тут до его ушей донесся нежный звук музыки, той музыки, которую можно слышать в уютных домах за чаем. Играл струнный квартет. Немного позже он расслышал и голоса гостей.
Он стоял под аркой, которая вела в большую гостиную, и чувствовал себя невыразимо плохо.
Глаза его оказались неожиданно прикованными к огромной картине, висевшей над камином во всей своей сверкающей красоте.
Он сразу же узнал бессмертное полотно Рубенса — «Охота Дианы».
Он видел эту картину еще давно, в Берлине. Тогда она висела в музее кайзера Фридриха и принадлежала народу. Каким образом она попала теперь в квартиру Геринга? Было весьма поучительно узнать, что жадность генерала простирается и на предметы искусства.
Комната была полна мужчин и женщин. Здесь собралась обычная группа людей, подтверждавшая разговоры о хваленой демократии Геринга.
Сам генерал, великолепный в своей кожаной форме коричневого цвета, развалился в кресле.
Фрау Геринг, одетая с претензией на какой-то стиль, выглядела еще толще, чем на фотографиях.
Тут же был фон Риббентроп, похожий на Мефистофеля; Риббентроп, державший в руке бокал с шампанским… Фрау Геббельс — одна, без своего карликоватого мужа… ассортимент чернорубашечников… пара чиновников и несколько незамужних Эльз — еще ожидающих своих Лоэнгринов.
Фрау Геринг сразу же заметила вошедшего.
Она подошла к двери, улыбаясь.
Браун почувствовал, что стебли лилий в его руках становятся горячими и потными.
Он щелкнул каблуками и поклонился.
— Честь имею приветствовать вас, сударыня, — сказал он, краснея. — Мои товарищи послали меня передать вам, что они счастливы и горды тем, что им выпало на долю играть в государственном театре.