— Нет, мы не делаем докладов о… скажем…. о маленьких делах.
— А тело?
— Мы уберем эту свинью. Об этом не может быть и разговоров.
— А как относительно госпитального штата?
Все еще улыбаясь, штурмовик показал Брауну на дверь:
— Мы позаботимся и об этом. Хайль Гитлер!
— Хайль Гитлер!
Так было замято дело об убийстве. Просто, по-нацистски.
В ту ночь в маленьком домике кипела жизнь.
Люди в коричневых рубашках входили и выходили разнузданные и пьяные. У многих в руках были золотые и серебряные вещи из разграбленных домов и магазинов.
Повсюду раздавалась знаменитая песня Хорст Весселя:
Равняйте спокойный шаг! Какое издевательство!
Эти люди никогда почти не ходили спокойно. Они всегда бежали, и притом за кем-нибудь.
Он много слышал об Отделе Штурмовиков, крошечной армии, созданной капитаном Эрнестом Ремом, чтобы привести Гитлера к власти.
Рем оказался, однако, чересчур честолюбивым и Гитлер уничтожил его. Но партия использовала его идею и ремовцы стали легендарными чудовищами, незаменимыми палачами во всех путчах и погромах.
Северин Браун видел их вблизи.
Однажды, после бесконечного ожидания, он выглянул через загороженное решеткой окно во двор. Он увидел там двух девушек, совершенно обнаженных и распростертых на траве. Их держало с полдюжины сильных рук.
Луна бросала свой свет на эти белые замученные тела. На их коже были пятна от грязи. Но девушки некоторое время лежали тихо. Северин Браун не отвернул глаз от этого зрелища до тех пор, пока в воздухе не блеснули стальные ножи, которые пригвоздили девушек к земле.
Они взмахнули руками, как бабочки крыльями, в предсмертной судороге. Их тела вздрогнули в последний раз, их рты раскрылись, ища воздуха… и последнее их дыханье было унесено шелестящим ветром.
Потом в домик вошли штурмовики и один из них сказал:
— Эти толстые венки ничего не понимают в германской любви!
Несколько минут штурмовики болтали между собой и Браун внимательно прислушивался к их словам, так как тут можно было многое узнать.
Они говорили о нападеньях и разбое. О том, скольким людям они «помогли» покончить с собой.
Они рассказывали друг другу о том, как был разграблен дворец барона Людвига Ротшильда и как они наполнили государственные грузовики ценнейшими произведениями искусства на миллионы марок.
Они хвастались воздушным флотом генерала Геринга, двумя сотнями бомбовозов, которые летали над омраченной Веной, как саранча, имея каждый в своем толстом стальном животе по дюжине штурмовиков.
— Скажи, Гельмут, — осклабился один из коричневорубашечников. — Геринг привез своего льва в Империаль-отель?
— Конечно, нет, — засмеялся тот, кого называли Гельмутом. — Он уже послал в лейпцигский Зоологический сад за новым.
— Что? Опять?
— Да, ему пришлось убить еще одного. Лев стал чересчур игривым и откусил кусок розовой щечки фрау Геринг.
Казарма зазвенела от смеха. Браун поражался, как они могут говорить так смело. Он еще не знал, что Геринг и Геббельс допускали шутки о себе. Только неврастенический, охваченный манией величия Гитлер синел от гнева, когда узнавал, что кто-нибудь шутит над ним. Это была страшная мания… мания, проникающая в мозг и в кровь. Бывший доктор был с ней хорошо знаком, он написал о ней ряд докладов.
Штурмовики пили и бражничали до поздней ночи. Сидя один в своем темном углу, Северин Браун мог наблюдать за ними, вслушиваться в их разговоры и запоминать отдельные сцены. Все это должно было объяснить ему нацистскую идеологию.
Он видел теперь, что нацизм был своего рода религией, религией, не допускающей никакой другой.
Доктрина нацизма исключала всякое иное божество, духовное или материальное.
Она построена на массовом психозе, проводимом великим мастером демагогии. Сети этой религии уже раскинуты по всей стране и душат всякое проявление другой идеи, другой жизни.
Когда нацисты захватили Австрию, от них пострадали не только одни евреи. Пострадали католики, протестанты, люди без всяких религиозных убеждений. Пострадали мужчины, женщины и дети, все те, кто до аншлюса мог высказываться как-то против нацисткого режима.
Все они были раздавлены.
Страшные щупальца распростерлись над Австрией. Их можно было отрезать, отрубать, но вскоре бы отрастали новые.
И в конце концов эти щупальца распространятся по всей Европе; для этого нужно только, чтобы оставался живым их мозг. Этот мозг уже покинул враждебную ему Вену, он укрывается теперь в Берлине.