– Я попытался подбить итоги, если это можно назвать итогами. Но сначала мне хотелось бы рассказать, что произошло неделю… нет, теперь уже больше недели назад в Дании. По-хорошему, надо было это сделать еще вчера, но вчера был сумасшедший день.
И он, делая вид, что не замечает удивленные взгляды сотрудников, рассказал о визите Стена Торстенссона в Скаген, стараясь не пропустить ни одной детали.
Когда он закончил, все долго молчали. Наконец слово взял Бьорк. Он не скрывал раздражения.
– В высшей степени странно, – сказал он. – Не могу понять, почему именно Курт вечно попадает в такие ситуации!
– Я направил его к тебе, – возразил Валландер, чувствуя, что начинает злиться.
– Ладно, не о чем говорить, – продолжил Бьорк, словно не слыша замечания Валландера, – но согласись, что странно. А фактически это означает, что мы должны вновь поднять дело об автокатастрофе.
– Работать сразу в двух направлениях не только естественно, но и необходимо, – сказал Валландер. – И мы должны исходить из того, что убиты двое, а не один. Отец и сын. Нельзя упускать из виду ни того, ни другого. Конечно, ответ на вопрос может заключаться в их частной жизни. А может быть, и в профессиональной – у них была одна адвокатская контора. И то, что Стен Торстенссон не поленился приехать ко мне в Скаген, чтобы рассказать, что отец последнее время был не в себе, дает повод думать, что ключ к разгадке – Густав Торстенссон. Но абсолютной уверенности нет… Хотя бы потому, что Стен послал открытку фру Дюнер из Финляндии в тот день, когда он был в Дании.
– Это говорит еще кое о чем, – вдруг сказала Анн Бритт Хёглунд.
Валландер кивнул.
– Совершенно верно, – сказал он. – Стен Торстенссон догадывался, что и ему что-то угрожает. Иначе зачем бы он заметал следы?
Мартинссон поднял руку.
– Лучше всего будет, если мы разделимся, – сказал он. – Кто-то займется папой, кто-то сыном. А потом посмотрим, не найдется ли общий знаменатель.
– Это я и хотел предложить… – сказал Валландер. – И вот еще что: меня не оставляет чувство, что во всей этой истории есть какая-то странность, несообразность, что ли… Хорошо бы понять, какая.
– Во всех убийствах есть странность, – возразил Сведберг.
– Нет-нет, это что-то другое… В общем, не знаю. Не могу сформулировать.
Бьорк попросил закругляться.
– Поскольку я уже начал заниматься Густавом Торстенссоном, мне, наверное, стоит и продолжать, – сказал Валландер. – Нет возражений?
– Тогда остальные возьмут на себя Стена, – согласился Мартинссон. – Могу предположить, что ты предпочитаешь на этой стадии работать один.
– Не обязательно. Но, если не ошибаюсь, в деле Стена куда больше зацепок. У отца было намного меньше клиентов, к тому же он, как мне кажется, вел довольно размеренную жизнь.
– Сделаем так, – подытожил Бьорк и захлопнул блокнот. – Собираемся, как всегда, каждый день в четыре. Хорошо бы, если бы кто-то помог мне с сегодняшней пресс-конференцией.
– Только не я, – сказал Валландер. – Я просто не в состоянии.
– Я вообще-то думал про Анн Бритт, – сказал Бьорк. – Пусть журналисты увидят нашего нового сотрудника.
– С удовольствием, – сказала Анн Бритт ко всеобщему удивлению. – Этому тоже надо учиться.
Валландер попросил Мартинссона задержаться после встречи и закрыл дверь.
– Нам надо поговорить, – сказал Валландер. – У меня такое ощущение, что я как-то нахально влез сюда и командую, вместо того чтобы подписать заявление об уходе.
– Конечно, все удивлены, – сказал Мартинссон, – и я думаю, ты это тоже понимаешь. Право на рефлексии есть у всех, не только у тебя.
– Я просто не хочу никому наступать на больные мозоли.
Мартинссон неожиданно засмеялся. Потом высморкался.
– Шведская полиция состоит из сплошных больных мозолей. Чем больше полицейских становятся чиновниками, тем больше дает о себе знать карьерный нерв. А бюрократизация полиции приводит к тому, что все окончательно запутываются в инструкциях. Отсюда и больные мозоли. Я понимаю Бьорка – куда девалась основательная и простая полицейская работа?
– Полиция всегда была отражением общества, – сказал Валландер. – Впрочем, я понимаю, куда ты клонишь. Еще Рюдберг беспокоился по этому поводу… Интересно, что сказала бы Анн Бритт – она из нового поколения.
– Она очень способная, – сказал Мартинссон, – настолько, что и Ханссон, и Сведберг ее побаиваются. По крайней мере Ханссон – боится оказаться на вторых ролях. Это одна из причин, почему он в последнее время путешествует по различным курсам усовершенствования.
– Новое поколение полиции… – повторил Валландер и встал. – Это она и есть – новое поколение…
Он пошел к выходу, но в дверях задержался.
– Ты что-то вчера сказал, что меня насторожило, – сказал он. – Насчет Стена Торстенссона. У меня такое чувство, что это было что-то важное.
– Я вчера ничего не говорил, – улыбнулся Мартинссон. – Я читал записи. Могу прислать тебе копию.
– А может быть, мне просто показалось…
Вернувшись в свой кабинет и захлопнув дверь, он понял, что давным-давно не испытывал подобного чувства. Он как бы снова открыл, что у него есть воля. Наверное, не все потеряно за эти два года.
Он сидел за столом и словно видел себя со стороны – не держащийся на ногах алкаш в Вест-Индии… идиотская поездка в Таиланд… дни и ночи, когда, казалось, все функции организма, кроме самых основных, перестали существовать… Сейчас ему казалось, что то был не он, а кто-то другой, совершенно не известный ему человек.
Он вздрогнул, представив, какие катастрофические последствия могли повлечь за собой его тогдашние фортели; как всегда в таких случаях, вспомнил о Линде. Размышления его прервал стук в дверь – Мартинссон принес копию своих записей. Валландеру пришло в голову, что у каждого человека есть в душе некий чулан, где хранятся воспоминания. Он мысленно задвинул этот чулан на засов, повесил тяжелый висячий замок и направился в туалет, где спустил в унитаз дневную дозу антидепрессантов.