— Поймите, — сказал я, стараясь сохранять спокойствие, — что мне…
— А почему вы не хотите понять, — перебил он меня, — что ваше присутствие здесь никому не нужно? Мы топчемся, не решаясь даже выяснить, что же там произошло, и вот является человек, который… Впрочем, все это пустые разговоры, — махнул он рукой, — не пущу, и все тут! Можете жаловаться на меня в комитет.
— Я отсюда не уеду, не побывав там.
Мне хотелось быть твердым и решительным, но выдал голос.
Беата кинула на меня сочувственный взгляд.
Мое волнение привело Арсеньева в ярость.
— А кто вы такой?! — загремел он, ударив кулаком по столу. — Может, вы физик и объясните, почему уровень радиации не падает, а повышается? Или вы — биолог, разбирающийся в этих, как их, дендритах и светлячках с температурой в триста градусов? Да, кто вы такой, кроме того, что муж Шеманской? Можете мне сказать? Почему вы молчите?
— Я… лингвист…
— Лингвист! — захохотал он. — Вы только подумайте! Лингвист! Нет, — сказал он, неожиданно переходя на серьезный тон, — к счастью, лингвист пока не требуется.
Я молчал. Арсеньев допил чай и встал.
— В общем, все ясно. Завтра я вас отправлю назад. Беата покажет вам, где можно переночевать. Спокойной ночи!
Дойдя до двери, он обернулся, посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом и вышел.
Несколько минут мы сидели молча.
— Скажите, — нерешительно спросила Беата, — вы… очень любили Марию Алексеевну?
— Очень.
— Тогда… действительно, вам лучше туда не ходить.
— Но почему? Объясните мне, ради бога, что это все значит. Честно говоря, я меньше всего ожидал такого приема.
Беата задумчиво мешала ложечкой остывший чаи.
— Не сердитесь на Алексея Николаевича. Ему тоже не легко. Вчера он опять получил нагоняй в комитете.
— За что?
— За все, по совокупности. Неделю назад отправили в город Люшина со смертельной дозой радиации, а тут я еще со своей рукой. Арсеньева, с одной стороны, обвиняют в медлительности, а с другой — в пренебрежении опасностью, связанной с работой в зоне. Ну, я — то, допустим, сама виновата, а Люшин? Разве кто-нибудь мог предполагать, что там такие виды излучения, которые не задерживаются скафандрами? Теперь нужно переделывать скафандры под электростатические ловушки, но нет батарей. С ними какая-то задержка. В дополнение ко всему еще вы.
— Но я все-таки не понимаю, почему вы считаете, что мне туда лучше не ходить. Если речь идет об опасности, то…
Беата неожиданно положила свою ладонь на мою руку.
— Не надо, — сказала она, глядя мне в глаза. — Пожалуйста, не надо об этом говорить. Все гораздо сложнее, чем вы думаете. Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Вот только… — замялась она, — постельного белья не найдется.
— Не важно, — сказал я, — обойдусь и без белья.
Она провела меня по коридору и открыла одну из многочисленных дверей. В пустой комнате стояла кушетка, какие обычно бывают в кабинетах врачей.
— Вот здесь. К сожалению, больше ничего нет.
— Спасибо, — сказал я, — спокойной ночи!
— Спокойной ночи! — ответила она. — Как хорошо было бы для всех, если бы вы утром уехали!
* * *Ворочаясь на неудобной Кушетке, я снова перебирал в памяти события прошедшего дня.
Мне не в чем было упрекнуть работников комитета, хотя разрешение я получил только после длительных и настойчивых просьб. Во всяком случае, там все были со мной вежливы.
Хотя в грубости Арсеньева чувствовалось что-то нарочитое, у меня не возникало сомнений, что он приложит все усилия, чтобы вернуть меня в город. По-видимому, у него были какие-го причины не допускать меня к месту аварии. Самое странное было то, что он все равно ничего от меня не мог скрыть. Я читал все, что печаталось в официальных отчетах, и внимательно следил за дискуссией в журналах. Значит, в зоне было что-то, что не фигурировало в его донесениях, и он боялся, что я об этом узнаю. Мне вспомнился взгляд, который бросил на меня Арсеньев, выходя из комнаты. Так смотрит врач на больного, приговоренного к смерти, но еще не подозревающего об этом.
И что могла означать последняя фраза, оброненная Беатой? Почему для всех было бы лучше, чтобы я уехал? Если к этому и есть какие-то причины, то отчего мне прямо о них не сказать, хотя бы из уважения к памяти Марии? Нельзя же меня считать совершенно посторонним человеком!
Я уснул с твердым намерением не уезжать отсюда, не добившись посещения зоны.
Когда я проснулся, было уже светло. Мне не хотелось откладывать разговор с Арсеньевым и, кое-как приведя себя в порядок, я вышел в коридор.
— Как вы спали?