– Ага! – вскричал Безукладников с таким злорадством, словно засек прокол в манипуляциях факира. Не прошло и полминуты, как он выронил и вдребезги раскокал об пол одно яйцо. В результате ему все-таки пришлось довольствоваться двуглазой яичницей, как назло еще и подгоревшей.
…Вечер прошел в мучительстве от непрошеной ревности и закончился леденящей новостью.
Как ни запрещал себе Александр Платонович заглядывать в теперешнюю личную жизнь Ирины – он не сумел отказаться, и счастливее от этого он точно не стал. Теперь он знал, что его единственная желанная умница, его "дурочка", его "слоник", его ненаглядная "синичка" и "белочка", лежа в одной постели с Сергеем Юрьевичем, выдыхает горячим шепотом те же самые драгоценные слова, которые были навсегда подарены ему, Безукладникову, и так же беспомощно стонет в блаженстве, и тому подобное. Что, впрочем, не мешает ей хотеть встречи с бывшим супругом, простодушно и чувственно скучать по нему. К тому же Сергей Юрьевич в последнее время возвращался домой все позже, разговаривал с женой все реже и был необъяснимо, беспросветно мрачен. Узнать причину этой мрачности Безукладников пожелал только потому, что она вызывала сильную тревогу у Ирины.
Сергей Юрьевич Немченко импортировал из Восточной Европы недорогие лекарства, для чего арендовал, а затем выкупил в полную собственность симпатичный грузовичок "Вольво". Попутно время от времени он выполнял приватные, чисто конкретные просьбы своего бывшего одноклассника Коли Шимкевича – ныне владельца сети автозаправочных станций, одного из авторитетных лидеров уктусской группировки и по совместительству депутата Государственной думы. Колины просьбы выглядели ничуть не обременительно: увезти-перевезти через границу портфельсаквояж-коробочку – и все. Зато размеры благодарности депутата-авторитета иногда были сопоставимы с месячной прибылью фармацевта-оптовика. В путешествиях с Колиной "начинкой" Сергей Юрьевич, как правило, участвовал лично; обычные же поездки доверял одному водителю.
В сентябре Немченко предложили соблазнительную сделку. Был хороший заказ на партию дорогих и редких медикаментов, был замечательно надежный поставщик. Но теснили сроки, и требовалось прямо сейчас 320 000 долларов – таких финансовых масштабов Сергей Юрьевич еще не достигал. Ошеломительную щедрость вдруг выказал Коля Шимкевич, душа-человек. Легко дал всю сумму в долг, даже без расписки, а на вопрос о процентах махнул рукой – дескать, пустяки, сочтемся.
В том, что произошло с плотно груженным "Вольво" на обратном пути неподалеку от Лодзи, уже вторую неделю разбиралась польская полиция. Но, по всем признакам, водитель не справился с управлением либо заснул за рулем и, завалив машину в кювет, погиб от черепно-мозговой травмы еще до возгорания бензобака. Покалеченный, выгоревший грузовик ремонту не подлежал. Незастрахованный груз превратился в золу и горелый мусор. Сергей Юрьевич – теперь отчаянный должник – боялся глядеть в глаза Шимкевичу, а тот вел себя так, будто ничего не случилось.
В субботу Коля пригласил Немченко с женой попариться в сауне и там, накачавшись коньяка, сорвал с Ирины купальник. При этом он вполне вменяемо подмигнул Сергею Юрьевичу:
– Познакомь друга с женой, а?
Ирина еле слышно сказала: "Скотина", заплакала и ушла переодеваться. Немченко не произнес вообще ни слова. Так и сел за руль в полном молчании. Ему очень хотелось думать, что Коля просто перепил – с кем не бывает. Но уже в воскресенье утром Шимкевич, громко зевая, заявил по телефону, что страсть как соскучился по своим деньгам, и предупредил: "Давай не тяни резину, а то будешь, как Луцкий, в морге мух кормить. Заодно подумай про свою кобылу сисястую!"
Весь город знал: ресторатора Луцкого застрелили дома, прямо в постели, причем изуродовали так, что вдова просила на похоронах гроб не открывать. Конфликт между Шимкевичем и Луцким тоже ни для кого секретом не был.
Всю эту информацию, неизвестно откуда явившуюся, Безукладников проглотил в один миг – и чуть не отравился. Печальная участь Сергея Юрьевича Немченко смущала его меньше всего, но ближайшее будущее Ирины внушало реальный страх.
За десять минут до полуночи Александр Платонович оделся и отправился на соседнюю улицу в круглосуточный магазин "Продукты". На свои оставшиеся копейки он купил буханку серого хлеба и пачку самых дешевых сигарет без фильтра.
В эти минуты в другом конце города под одним одеялом с его женой лежал молодой человек, давясь от ужаса перед завтрашним днем, но делая вид, что спит. Безукладникову показалась курьезной эта мысль:
"Теперь у нас обоих нет денег".
Чахлая, моргающая лампочка над его подъездом могла бы служить иллюстрацией скорого конца света. На лестничной площадке между третьим и четвертым этажами Александр Платонович встал, чтобы собраться с духом и мысленно сформулировать вопрос.
Если отсеять ужимки, оговорки и остроты человека, привыкшего иронизировать над собственной бедностью, вопрос этот выглядел так. Может ли он, Безукладников, стать обладателем суммы в полмиллиона долларов – причем в кратчайший срок? Ответ обескураживал бесцветной, бездоказательной краткостью: может.
Он взялся бы уточнять более горячо и дотошно: "Где? Когда?", если бы хоть немного больше верил в происходящее. Вместо этого, похохатывая, заигрывая с ночной пустотой, он в усталом кураже опрашивал ступеньки серой лестницы, бредущей ему под ноги: "И что? Куда прикажете явиться за деньгами? А паспорт брать? А сколько телохранителей?.."
И не суть важно, чего он еще там болтал, поскольку, дойдя до своей двери, он уже знал совершенно определенно, что спустя ровно сутки ему надлежит прибыть по странному адресу: на маленькую асфальтированную площадку, лежащую в прогалине между шеренгами гаражей, в ста сорока метрах к юго-востоку от конечной остановки автобуса № 55 на Привокзальном шоссе.
Глава пятая
Виталик Сурин смолоду опасался умереть. Можно даже сказать, он смертельно боялся смерти. А жизнь во многих позициях Виталику бесконечно нравилась. Он приспосабливал ее под себя, примерно как свой загородный коттедж или как девиц по вызову, которых оценивал преимущественно по росту, отдавая предпочтение маленьким и вертким.
И чтобы смерть не казалась такой страшной, Виталик ее тоже стал потихоньку приспосабливать под себя. Попробовал он это делать еще лет в семь, когда от сердечной болезни умер его дедушка, уважаемый ветеран. Дед был строгим при жизни, а теперь лежал в гробу посреди квартиры с растерянным выражением лица. И, как только взрослые ненадолго выходили из комнаты, заставленной венками, храбрый Виталик, оставаясь один на один с мертвым дедом, щелкал его по носу и хлопал по холодным щекам.
В восьмом классе Виталик задушил одноклассницу Любу Высоцкую, которая, по слухам, давала себя всем желающим мальчикам, а Сурину с насмешкой отказала, пояснив, что он коротышка и плохо пахнет. Виталик с неделю обнюхивал свои руки и подмышки, затем приготовил зимние вязаные варежки (дело было в мае) и после уроков пошел к Любе домой – якобы списать задание. Варежки он надел у входной двери. "Сурин, у тебя что, ручонки замерзли?" – "А может, я тебя убить хочу". – "Тоже мне, Фредди Крюгер нашелся!" – Люба фыркала, но в глазах мелькало любопытство. Он душил ее старательно и долго, чуя, как под варежкой ломается горловой хрящ. Прежде чем уйти, зачем-то пнул оголившееся бедро, а еще потом, холодея, сообразил, что девочка могла быть дома не одна… Любу Высоцкую хоронили всей школой. Виталик Сурин плелся в самом хвосте процессии, чувствуя себя вождем и организатором всего этого действа. С тех похорон ему запомнилась острая зависть к оркестрантам, исполнявшим гундосый марш с каким-то особым, хозяйским пониманием смерти.
Больше в свои школьные годы Виталик никого не убивал, если не считать двух соседских кошек и одного раненого голубя.