— Вот так и все, — вздохнула Женя, — шумят, прыгают, толкутся в магазинах…
— Ну и что?
— А война? — строго спросила Женя. — Я где-то читала, что вполне возможно изготовить такую бомбу, которая при взрыве даст воронку диаметром до восьмидесяти километров. И на площади более тысячи квадратных километров будет уничтожена всякая жизнь. Представляешь? Один человек, покуривая сигарету, нажмет кнопку — и из брюха самолета вывалится бомба, и через несколько мгновений перестанут существовать миллионы людей, и все, что было создано их трудом, трудом их отцов, дедов, прадедов, десятков поколений…
— Но до этого, — медленно возразил Юра, — другую кнопку нажмет другой человек… Самолет с ядовитой начинкой будет выброшен за тысячи километров от Земли и там уничтожен.
Женя пристально посмотрела на него.
— Это так же возможно, как и кобальтовая бомба, — усмехнулся Юра. — Сейчас — а впрочем, это было, наверное, всегда — живут две науки: одна работает над тем, как наиболее эффективно и подешевле уничтожить людей; другая делает все, чтобы люди с каждым поколением жили разумнее и лучше. Конечно, кобальтовая бомба — это страшная сила. Только она вызывает еще большее отвращение и безудержную злобу к тем, кто, несмотря ни на что, готовит войну. У Андрюхина работают ученые всего десятка стран, но как колоссально много они уже сделали против войны!
— А зачем приезжает Крэгс? — спросила Женя.
— Совершенно не понимаю. — Юра шевельнул массивными плечами. — Как может ученый допустить, что мир погибнет? А ведь Крэгс верит в это. И знаешь, кажется надеется перекрестить в свою веру Ивана Дмитриевича. Вот будет потеха!
Юра радостно захохотал, предвкушая эффект затеи, которой академик Андрюхин хотел встретить коллегу.
— Больше всего меня бесит беспомощность! — упрямо сказала Женя.
— Какая беспомощность? — сердито удивился Юра. — Ведь это мы не даем упасть бомбе! Конечно, каждый из нас поодиночке мало что может, но все вместе мы, как одна рука, уже много лет удерживаем бомбу. Это, по-твоему, беспомощность?
Они помолчали. Теперь Юра хмурился, а на лице Жени проступила робкая улыбка.
— По-моему, это хорошо, что люди думают о работе, о семье, о своем городе или о новых штанах, — продолжал Юра. — Пусть шутят, смеются, любят друг друга, растят детей и не думают об этой чертовой бомбе. Было бы ужасно, если бы, испугавшись, люди забыли о жизни, о ее маленьких радостях, которые складываются в общую, большую, если бы день и ночь, корчась от страха, люди думали о войне. Тогда она бы скоро началась.
— А ты знаешь, что, собственно, делает Андрюхин?
— То же, что и мы все: не дает бомбе упасть. Вот кто не боится войны! Он убежден, что войны не будет, а если она все же случится, мы сумеем предотвратить и преодолеть любые ее бедствия. Ты ведь знаешь, что вчера произошло в лабораториях Андрюхина? Детка указала дорогу людям! Человеку!
Глава седьмая
ПОИСКИ
Узнав о пропаже Детки, население академического городка бросилось на поиски, как по боевой тревоге. Юра с Женей собрали лыжную команду. Всю ночь лыжники прочесывали окрестные леса и овраги, исходив десятки километров.
Выбившийся из сил, ставший похожим на сумасшедшего, профессор Паверман двое суток безуспешно обшаривал каждый кустик на трассе. Ничего не дали и ночные поиски, организованные Женей и Юрой.
Следовало искать собаку в самом городе. И Майск немедленно стал похож на огромную выставку собак. Никто и не предполагал, что в городе их так много. Фотографии с изображением таксы, пропавшей из Института научной фантастики, появились к двенадцати часам дня, но и после этого вели собак всех мастей. Вой стоял над городом. Мальчишки натаскали столько щенят, что город пропах запахом псины и молока.
Весь этот собачий базар проходил на большом поле футбольного стадиона. Теперь поле стало малым, хоккейным, и вокруг оставалось много места для собак, их хозяев и бригады из Института научной фантастики, которая возглавила поиски пропавшей таксы.
Руководил этой бригадой высокий, костлявый, огненно-рыжий профессор Паверман. Сквозь очень сильные очки глаза его казались маленькими и злыми. Ни на мгновение он не оставался в покое. Пробегая по наскоро сколоченной трибуне, мимо которой проводили собак, он то и дело соскакивал на поле и кричал, хватая хозяев собак за рукава и отвороты пальто:
— Вы что, издеваетесь, да? Разве это собака? Это теленок! Зачем мне ваша овчарка? Такса! Понимаете? Маленькая, вся черная, веселая, добрая, умная такса!
На него не обижались: видели — человек не в себе. А собак привели, чтобы хоть чем-нибудь помочь: может, пригодятся.
По радио уже дважды передавали запись короткого выступления академика Андрюхина с обращением к жителям Майска и окрестных колхозов:
«Дорогие товарищи! От имени всего коллектива наших ученых прошу вас оказать всяческую помощь в поисках пропавшей собаки! С ней связано важное для нашей страны открытие. Собаку необходимо отыскать срочно, в противном случае поиски станут бесцельными…»
В середине дня над стадионом повис вертолет. На трибуну, где бегал Борис Миронович Паверман, выбросили с вертолета лесенку. По ней, словно большой, темный жук, быстро перебирая ступеньки, спустился незнакомый большинству человек с отличной бородой и веселыми, яркими глазами. Это был Андрюхин.
— Нашли?!
Паверман отчаянно махнул обеими руками, едва не сбив с Андрюхина шапку:
— Вообще ни одной таксы!
Конечно, были и таксы — правда, немного. Каждый раз, когда среди визжащих, рычащих, старающихся мимоходом цапнуть кого-нибудь псов появлялась приплюснутая, с висячими до земли ушами раскоряка-такса, словно карикатура на настоящую собаку, вся бригада, ученых сбегала с трибуны и мчалась ей навстречу, наступая на собачьи лапы и хвосты. Впереди всегда неизменно оказывался Борис Миронович. Хотя руки у него, много раз перевязанные бинтами и даже просто носовыми платками, были все изгрызены неблагодарными псами, он первый хватал таксу на руки, иногда только рискуя получить новые укусы, а иногда и получая их. Не все было напрасно.
Вертолет, сделав круг над стадионом, ушел вертикально вверх и исчез.
Ребята с Ленькиного двора и соседних домов последними в городе узнали о пропаже необыкновенной собаки.
Узнали они обо всем от Нинки. Со всех ног подлетела она к Бубырю, зажав в кулаке содранное с забора объявление с фотографией черного песика. На фотографии Детка казалась старше, крупнее, но Леня сразу узнал.
— Муха! — простонал он горестно, вырывая у Нинки фотографию.
— А где же она? — тотчас затараторила Нинка. — Где? А? Я все видела, я все помню! Теперь ты не отвертишься! Я все равно от тебя никогда не отстану… Лучше давай вместе сдадим, вдвоем. Так и понесем! Сначала ты, потом я. Хочешь?… Знаешь, какие мы станем известные? На весь город! Могут даже в газетах написать: пионеры-отличники Бубырин и Фетисова вернули академику Андрюхину его замечательную собаку…
— Заткнись! — диким голосом взвыл Бубырь, не в силах дальше терпеть. — Нет ее у меня.
Нинка не сразу поверила, что собаки действительно нет. Только когда все ребята и Пашка рассказали, как сами, своими руками отдали Муху неизвестному парню, Нинка, все еще недоверчиво ворча, отстала от Бубыря.
— Дураки! Ох, дураки! — заявила она, с невыразимым презрением глядя прямо на Пашку. — «Мы, мальчишки! Мы, самые умные! Всё можем!» Тьфу! Дурачье!…
— Что же теперь будет? — тоскливо спрашивал всех Бубырь. — Что с нами сделают?
— Ничего не сделают! — отрезал Пашка. — Что, ты ее украл, что ли? Приблудилась, и всё. Кто ж ее знал, что это не простая собака, а научная, да еще академика Андрюхина. Мало, что ли, собак по городу бегает!… Бояться нечего. Пошли!