— Давно готов, Иван Дмитриевич… — сказал Юра, спокойно облокотясь на ручку кресла, но не спуская с академика глаз, словно желая о чем-то напомнить.
— Да, да, да! — так же сердито кивнул Андрюхин. — Крэгс передал мне свою просьбу. Думаю, придется его уважить… Удивительное дело, какая популярная личность этот Бубырь!
— И Нина Фетисова и Пашка Алеев, — усмехнулся Юра. — Да я и сам буду рад, если на этих островах, в каком-то там королевстве, встречу своих ребятишек…
— Это решено! — перебил Паверман. — Они едут со мной. Я сделаю из Бубыря ученого! У него талант наблюдателя…
— А я сделаю ученым Пашку! — улыбнулся профессор Ван Лан-ши.
— А я — Нинку-пружинку! — заявила басом Анна Михеевна вставая.
Так решена была судьба ребят, хотя об этом ничего пока не знали не только они, но даже их родители,
А когда известие о готовящейся поездке дошло до ребят и их родителей, волнениям и тех и других не было конца.
Наибольшее беспокойство это обстоятельство вызвало в семьях Бубыриных и Фетисовых.
У Бубыриных волновались папа и мама, а сам путешественник внешне сохранял полное спокойствие.
Папа бегал по книжным магазинам и библиотекам, доставая всевозможную литературу о странах Южных морей. Но ни в одной из книг не говорилось о том, в чем должен быть одет мальчик одиннадцати лет, отправляясь с берегов Волги на остров Фароо-Маро.
— Трусы, — говорила похудевшая от хлопот мама. — Это ясно. Тапочки, две пары. Ботинки. Парадный костюм под галстук.
— А тюбетейку? Быть может, ему придется представляться ко двору, — вставил папа, делая большие глаза.
Но в такой момент маме было не до шуток.
— Ты отвечаешь за то, чтобы ребенок вернулся целым, — заявила она.
И папа был уже не рад, что вспомнил о существовании тюбетейки.
В квартире Фетисовых родители, наоборот, сохраняли видимое спокойствие, но зато Нинка шумела и волновалась за троих.
— Что ты кладешь? — бросалась она к матери, всплескивая руками. — Что ты кладешь в чемодан?
При этом один глаз Нинки косил в зеркало: в новом платье, на фоне чемодана, она выглядела настоящей путешественницей.
— Сарафанчик, — неторопливо отвечала мама.
— Сарафанчик! Но кто в королевстве Бисса, и тем более на Фароо-Маро, носит твои сарафанчики?
— Они свое носят, а ты свое, — улыбалась мама.
В эти же дни Женя, которая никак не могла решить, что ей делать, уже дважды складывала свой чемодан, собираясь ехать, и дважды его распаковывала, приходя к выводу, что лучше остаться.
— Я хотел бы, чтобы ты была и здесь и там, — сказал Юра.
Но как это сделать, оставалось неизвестным.
Она и сама хотела этого. Разве можно было представить, чтобы последний взгляд Юры, перед тем как он исчезнет и с фотонной панели блеснет ослепительный луч, не встретился с ее взглядом? Но точно так же дико и недопустимо не быть там, в океане, когда луч, мгновенно потемнев и превратившись в газовое облачко, станет снова Юрой!
За два дня до выезда экспедиции из Майска Женю вызвал к себе академик Андрюхин. Он встретил ее так ласково, что Женя совершенно неожиданно разревелась, судорожно всхлипывая, не успевая вытирать глаза и сразу безобразно распухший нос.
— Ага, вот и отлично! — неожиданно обрадовался академик. — Знаете, иногда пореветь всласть — великолепная штука. Первоклассная разрядка организма. Вообще, лучше всего, когда человек не подавляет свои эмоции, а проявляет их немедленно и в полной мере.
Кажется, он готов был долго распространяться на эту тему, но Женя, проклиная себя за малодушие, уже вытерла и глаза и нос и, сердито посапывая, ждала, что Иван Дмитриевич скажет, зачем ее позвали.
— Но и держать себя в руках — это тоже, знаете, неплохо! — совсем развеселился Андрюхин. — Так вот: причин для рыданий, пожалуй, нет. Решаем так: вместе проводим Юру в его нелегкий путь и немедленно на «ТУ- 150» вылетаем на Биссу. Через пять — шесть часов увидим вашего Юрку. Идет?
Жестом, полным бесконечной благодарности, Женя обняла академика Андрюхина и спрятала просиявшее лицо в зарослях его великолепной бороды…
…Майск торжественно провожал экспедицию профессора Павермана. Гремели оркестры, что очень волновало Бориса Мироновича. Он то и дело наклонялся к кому-нибудь и тревожно спрашивал:
— Слушайте, а зачем музыка?
Ему казалось, что это накладывает на экспедицию какие-то дополнительные обязательства.
Нинка Фетисова едва не отстала, подравшись около вокзальной парикмахерской с какой-то девчонкой, которая принялась передразнивать Нинку, когда та любовалась собой в огромном зеркале. Зато Бубырь, получив на прощание пачку мороженого от мамы и пачку мороженого от папы, был вполне доволен судьбой, и, откусывая то от одной, то от другой пачки, с легким сердцем отправлялся в Южные моря… Не было только Пашки, которого до сих пор не могли нигде отыскать…
Поезд Майск-Ленинград прибывал ночью; поэтому переезд через город и прибытие на атомоход «Ильич» ребята частью проспали, а частью не рассмотрели…
Утром, открыв глаза, Бубырь увидел, как профессор Паверман, радостно ухая, приседает в одних трусах перед открытым иллюминатором. Обрадованный Бубырь толкнул Нинку, и они с наслаждением принялись рассматривать огненно-рыжего профессора, на носу которого прыгали очки, когда он, разбрасывая руки, подставлял свою грудь под легкий морской ветерок. Это было совсем как дома, и Бубырь с Нинкой весело захихикали.
Профессор страшно сконфузился, натянул штаны и майку и отправился умываться.
Умывшись и позавтракав, они пустились в разведку. Ни Бубырь, ни Нинка не предполагали, что можно так долго бегать по различным закоулкам атомохода и даже по палубе и все-таки не видеть ни моря, ни города…
Путаясь в коридорах, гостиных, салонах и служебных помещениях «Ильича» и боясь даже думать о том, смогут ли они найти теперь дорогу в свою каюту, Бубырь и Нинка, пробегая каким-то полутемным коридорчиком, услышали вдруг голос, до того знакомый, что ноги их сами приросли к полу, а в животах отчего-то похолодело.
Они молча, глядя друг на друга, постояли так с минуту, затем осторожно сделали шаг навстречу голосу.
— Нет, Василий Митрофанович, — говорил голос, — письмо я опущу, как в море выходить будем… А назад мне дороги нет! Старпом обещал после рейса в мореходное училище отдать…
— Пашка! — взвизгнула Нинка, бросаясь к окошку, за которым слышался голос.
— Пашка! — заорал и Бубырь.
Через мгновение не замеченная ребятами дверь отодвинулась, и они увидели огромного, очень толстого, с очень красным, лоснящимся от пота лицом человека в белой куртке и белом колпаке… За ним в такой же куртке и колпаке, держа в одной руке нож, а в другой картофелину, стоял Пашка. От толстого дядьки пахло чем-то очень знакомым, почти родным… «Борщом!» — догадался Бубырь.
— Это чьи такие? — грозно прогудел дядька.
— Мы свои, мы вот с ним, с Пашкой, — поспешно залопотала Нинка, — мы здешние…
— С Пашкой!… А мне больше на камбуз не требуется!
— Они с экспедицией, — хмуро внес ясность Пашка.
— Паш, так ведь и ты с нами, ты тоже член экспедиции, — заторопилась Нинка. — Знаешь, как тебя все искали? Пойдем!… Дяденька, вы его отпустите?
— Нет, я останусь тут, — сказал Пашка, бросая классически вычищенную картофелину в блестящий, нарядный бачок.
И сколько ни уговаривали Пашку, он не согласился. Даже когда в дело вмешался сам профессор Паверман и вдвоем с капитаном «Ильича» попробовали объяснить Пашке, что им хочет заняться профессор Ван Лан-ши, что Пашку ждет карьера ученого, сердце Пашки не дрогнуло.
— Нет, я здесь, — твердо повторил он.
Глава одиннадцатая
Л.БУБЫРИН С ДРУЗЬЯМИ НАВЕЩАЕТ КОРОЛЯ БИССЫ
(продолжение)
Нет нужды описывать весь путь «Ильича». Последним крупным портом на пути к островам Крэгса был Сидней, на юго-восточном берегу Австралии. Отсюда «Ильич» взял курс прямо на королевство Бисса.