Никто в Майске не подозревал, что сегодня наступил срок, установленный академиком Андрюхиным для опыта с Деткой. Вдоль всей трассы предполагаемой передачи через каждые триста метров стоял сотрудник Института научной фантастики. Казалось, все было предусмотрено. Луч, в который превращалась симпатичная черная такса, должен был приземлиться примерно в восемнадцать часов сорок шесть минут семь секунд на пустынном замерзшем болоте, среди чахлых кустиков, в трех километрах от Майска. Там Детку должен был встретить целый отряд научных работников. Андрюхин предложил снабдить Детку ошейником и выгравировать на нем адрес, куда в случае отклонения от заданного пути нашедшему следовало доставить таксу. - Отклонения не будет, - воспротивился Паверман. - Я не понимаю, Иван Дмитриевич... - Ну хорошо, хорошо... - согласился Андрюхин. - Не хотите дать Детке ошейник, не надо... - Глаза его тут же лукаво блеснули. - А вы проследили, Борис Миронович, куда идет дальше трасса? Если луч все же пройдет дальше заданной точки? - Я не понимаю этих шуток, Иван Дмитриевич! - вскричал вконец изнервничавшийся за последние дни Паверман. - Ну-ну, спокойнее, дружок... Я хотел только сказать, что если продолжить трассу, то она пересечет Майск, где живет знаменитый Леня Бубырин... Помните картошку АГ-181-ИНФ? Ну не сердитесь, я шучу, конечно... Все же, услышав о картошке, профессор Паверман распорядился надеть ошейник...
...По субботам, как всегда, мама топила ванну. Ни хотя мама была занята более чем обычно, ей бросилась в глаза непонятная суетливость и озабоченность ее сына, наступившая после четырех дней безудержного веселья. Маме, впрочем, и в голову не приходило, что эта смена настроений, ванна и хоккей имеют между собой что-то общее. После уроков, наскоро перекусив, что само по себе свидетельствовало о смятении в душе Бубыря, и убедившись, что ванна затоплена, он сбежал во двор. Первой мылась обычно Оля. Она мылась не под душем, а напускала для себя полную ванну воды. Это было ужасно. И на этот раз Оля хотела проделать то же. Она долго возилась, что-то бурчала, так что наконец мама, не слыша плеска воды, окликнула ее: - Ты что, заснула? Когда же ты думаешь мыться? - Не знаю! - сердито отвечала Оля. - Ну, что тут еще? - Мама появилась в ванной. - Что еще стряслось? - Куда-то засунули пробку, - вся красная и растрепанная, зло ответила Оля. - Ищу, как дура, целый час... И вдруг она, прервав себя на полуслове, молча уставилась на мать вытаращенными глазами. Мать таким же остановившимся и очень сосредоточенным взглядом рассматривала свою дочь, хотя видела, казалось, вовсе не ее. В следующее мгновение, накинув кое-как шубу, Оля выскочила во двор. Там в это время шел жаркий спор. - Отдай, - просил Леня Пашку, - только на сегодня. Сегодня все помоются, а там опять три дня играй... А не то отнимут. - "Отнимут"! - упрямился Пашка. - А откуда известно, что она у тебя? Нету, и все! - Все равно узнают, - тянул Леня. Задыхаясь, с мокрыми кудряшками, прилипшими ко лбу, между ними появилась Оля. - Где пробка? - выдохнула она. - Давай живо, мама идет! Леня молча, жалобно и укоризненно смотрел на Пашку, и тот, отвернувшись, нехотя сунул ему наконец пробку от ванны, последнюю, быть может, самую великолепную шайбу...
Бросив Лёне какую-то очень злую угрозу, Оля умчалась. Ребята потоптались около Бубыря, посмеялись, повздыхали и тоже разошлись. - Ладно уж, валяй домой, - сказал милостиво Пашка. - Не бойся, не убьют дорогого сыночка... И тоже ушел насвистывая. А Лёне совсем не хотелось свистеть. Было холодно, скучно и одиноко, но идти домой он не решался. Падал редкий снежок, но во дворе было так темно, что и снежинки казались темными. Все люди сидели дома, и в окнах как будто дразнились и хвастались приветливые разноцветные абажуры. А во дворе не было никого и стояла такая неприятная и тяжелая тишина, как будто все навсегда покинули Бубыря, ушли в свои веселые, теплые комнаты. А ему туда нельзя. Как было тоскливо! Он слонялся по двору, обошел заваленный грязным снегом скверик, лицо у него сморщилось, перекосилось, и, если бы кто-нибудь в эту минуту сказал ему хоть слово, он бы немедленно заревел. Но никого не было. Петляя по двору, он все-таки незаметно приближался к своему подъезду. Но, подойдя к нему, он снова не решился войти и присел на корточки, подперев спиной замерзшую стену. Здесь было почти так же хорошо, как дома, между письменным столом и платяным шкафом... Честно говоря, Бубырь немного хитрил. Он ждал. Должны же были выскочить в конце концов встревоженная мама или хотя бы Оля! Им давно уже следовало забеспокоиться... Так он сидел, тыкая прутиком снег, немного тоскуя, немного боясь темноты и немного сердясь на свое затянувшееся одиночество. Потом ему показалось, что прямо перед глазами вспыхнула яркая лампа; он услышал какой-то треск, легкий щелчок. Его удивил стремительный порыв теплого ветра. И тотчас что-то живое мягко ткнулось в его валенок. Это было так неожиданно, что Леня едва не взвыл от страха. Но тут он услышал жалобное тоненькое повизгивание. Неужели щенок? С недоверием, недоумевая, Леня слегка нагнулся вперед, всматриваясь. Вероятно, щенок был совсем черный, потому что Лёне пришлось поднимать ему каждое ухо, лапы и даже хвост, чтобы убедиться, что это щенок. Даже не щенок, а такса, вполне взрослая, хоть и молоденькая... - Черная, как муха... - прошептал Леня, все еще с недоверием присматриваясь к песику. Главное, что смущало Бубыря, - это совершенно неожиданное появление таксы и еще то, что она была не то больна, не то сильно избита. В самом деле, откуда в десятом часу вечера могла почти беззвучно появиться собачонка, да такая, каких никто поблизости никогда не видел? И почему она так жалобно визжит? Леня ощупал таксу со всех сторон, но она не взвизгивала сильнее, как если бы встретилось больное место, а продолжала так же однообразно не визжать даже, а стонать. И все время мелко дрожала, как будто ее бил озноб... Значит, она все-таки больна. И Леня решился. Он осторожно взял ее на руки и, кряхтя, как столетний дед, приподнялся. Собачонка неожиданно завизжала на весь двор, как будто ей сделали больно. - Ты что? - испугался Леня. - Чего ты? Он держал таксу на весу и пытался заглянуть ей в глаза. Ничего нельзя было рассмотреть. Вдруг влажное, теплое прикосновение заставило Леню рассмеяться. - Он лижется! - в восторге вскрикнул Бубырь, прижимая к себе песика. - Ах ты, дурачок! Рука его, осторожно гладившая таксу по маленькой приплюснутой головке, наткнулась на что-то твердое. Леня осторожно потрогал: кажется, ошейник... Пододвинувшись к кухонному окну первого, этажа, из которого на снег падал желтый свет, Бубырь нагнулся над ошейником. На нем что-то было написано, вернее - выдавлено. Ошейник был из плотного материала, похожего на толстое стекло. Ощупывая каждую букву и водя по ней почти носом, Бубырь, все больше пугаясь, прочел едва слышно: "Просьба дать... по адресу: Г.....ая .....ть, п/я..." - Опять п/я!.. - прошептал Бубырь, испуганно оглядываясь по сторонам. Никого не было. Тогда он попробовал снять ошейник. Ничего не получалось. Собачонка повизгивала, облизывала ему руки, доставала и до лица. - Ш-ш!.. - успокаивал ее Бубырь, вертя ошейник во все стороны и нащупывая, где же запор. Сам не зная почему, он все больше тревожился. Ему чудилось приближение чего-то непонятного. Все ясное и разумное было своим, все темное и непонятное - чуждым. Снять ошейник нужно было как можно быстрей, пока таинственные враги не явились сюда. А что, если они похитят Бубыря? Да кто им даст, видели мы таких... Но пропял же куда-то Юра Сергеев после картофелины, после этого п/я... Все-таки Бубырь мужественно сражался с ошейником и наконец заметил, что он просто растягивается и снимается через голову таксы. Содрав его и спрятав за пазуху, совсем забыв о ванне, шайбе, пробке и ожидавших его дома неприятностях, Бубырь, перепрыгивая через ступеньки и крепко держа под мышкой собаку, помчался домой. Он жил на третьем этаже и на полпути наскочил на самую вредную девчонку, Нинку Фетисову, которую Пашка почему-то не велел никому бить. - Куда катишься, Колобок? - спросила она, раскачивая перед носом Бубыря кожаную сумку. Леня даже не обратил внимания на обидное прозвище. - Вот, видела? - Он торжествующе показал ей дрожащую таксу. - Моя! Тут он сообразил, что было бы лучше спрятать собаку от Нинки, но было уже поздно. - Стащил, да? - Глаза Нинки вспыхнули интересом. Она протянула руку потрогать, но Леня плечом отбросил ее руку. - Уберите ваши лапы!.. Нашел я ее. Она сама ко мне появилась, - сбивчиво объяснил он. -Стащил! Стащил! - закричала Нинка и тотчас перешла на вкрадчивый шепот: Давай я ее лучше пока к себе заберу. Я знаешь как спрячу! Никто ни в жизнь не найдет! Будем владеть ею вместе, понимаешь, коллективно... - Иди, иди... - Леня упрямо пропихивался вперед. - Лучше дай! А то всем скажу, что украл, что сама видела, как тащил из сарая. - Из какого сарая? Ты что! - испугался Леня. Может, и справилась бы с ним хитрющая Нинка-пружинка, но в это время наверху с треском распахнулась дверь и знакомый мамин голос, хоть и сердитый, но очень приятный, крикнул: - Марш домой! - Тетя Лиза, он щенка украл! - тотчас закричала Нинка. - Я сама видела, на соседнем дворе... И покатилась вниз по лестнице. Как будто идя на казнь, преодолел Леня оставшиеся до мамы пятнадцать ступенек. - Когда же это все кончится? - простонала мама, увидев своего Бубыря с его находкой. - У всех дети как дети... Немедленно брось эту гадость! - Это такса, - тихо сказал Леня. - Такая собака. Она больная... - Больная? Ужас! Наверное, заразная! - закричала мама, пытаясь вырвать таксу; впервые песик взвыл настоящим собачьим голосом. - Она еще кусается, наверное? Брось сейчас же! - Меня он не укусит, - упрямо сказал Леня. Всю эту беседу они вели на пороге. Наконец мама, не выдержав, толкнула Леню с прижатой к животу собачонкой в прихожую. - Ну хорошо, - сказала она решительно, - сейчас я позову отца. Как всегда в таких случаях, Леня внутренне дрогнул. Он не мог понять, в чем тут секрет. Ведь мама распоряжалась дома всем, папа тоже ее слушался. Но, когда нужно было пустить в ход самую страшную угрозу, она звала папу. И это производило впечатление. - Я больше не могу, - заявила мама, когда папа послушно выглянул из кухни. - Он притащил домой больную собаку и не выпускает ее из рук. Папа подошел ближе. - А кто тебе сказал, что собака больна? - спросил он, с интересом присматриваясь к песику. - Да он же, он сам! Пришел и заявил: собака больна... - По-моему, она здоровехонька, - папа слегка потряс таксу за длинное ухо, и та, поворачивая голову за его рукой, смотрела так умно и внимательно, что мама замолчала и, хмурясь, уставилась в живые, удивительно разумные собачьи глаза. - Теперь она здорова, - со вздохом сказал Леня. И, не глядя на маму и приготовившись к тычку и даже подзатыльнику, Леня осторожно опустил свою таксу на пол. Песик вильнул хвостом, метнулся к папиным ногам, к маминым и, покорно перевернувшись на спину, заюлил всем телом, принюхиваясь к халату хозяйки. - Абсолютно здоровый пес, - весело сказал папа. - И безусловно неглупый. - Чепуха... - растерянно сказала мама. Безропотная покорность таксы произвела на нее впечатление. - Отлично, если она здорова, но мне не нужны ворованные собаки. Папа, слегка приподняв брови, вопросительно посмотрел на своего Бубыря. - Я сидел у стены, - начал Леня, сразу увлекаясь, - вот так на корточках, и ковырял палкой... Никого не было, и вдруг откуда-то свалилась эта вот Муха... Это я ее так назвал, потому что она вся черная и очень веселая! - Что ж, ее выбросили из окошка? - поинтересовалась мама. По тону и лицу сына она все время чувствовала, что его что-то смущает. - Я сам не знаю, как это случилось, но только не было ничего, и раз собака... Она ничья. - Ну, вот видишь, - сказал папа, щекоча мягкий Мухин живот. - Она ничья. - Пусть и останется ничьей, - неуверенно сказала мама и ушла на кухню. Только собаки мне и не хватало!.. Папа и Бубырь обменялись понимающим взглядом... Вот так в квартире Бубыриных осталась неизвестная собачонка, которую стали называть Мухой. Она не сразу привыкла к этому прозвищу. Не раз в течение вечера мама, вспомнив о ее таинственном появлении, останавливалась среди начатого дела и пробовала беседовать с Мухой. - Непонятная собака, - говорила мама. - Что-то есть в тебе странное. Откуда ты взялась? Сначала картошка, какое-то АГ-181-ИНФ, теперь этот пес... Терпеть не могу секреты! Леня сразу начинал беспокойно вертеться, но Муха только внимательно прислушивалась к этим разговорам... Через час, привыкнув, она при первом звуке маминого голоса, если в нем раздавался знакомый вопрос, опрокидывалась на спину и весело шевелила хвостом, ожидая, когда ее пощекочут по брюху. - Во всяком случае, - заканчивала мама, - ты как будто действительно здорова... Бубыря очень беспокоило, что никак не удается надежно спрятать ошейник, ужасную улику, по которой могли узнать, что это он захватил таксу. Леня прислушивался к каждому стуку, а вид черных окон повергал его в трепет: коварные враги проникнут оттуда, через окно! Спрятать ошейник на глазах у мамы и Оли было невозможно. Бубырь решил, что займется этим, когда все лягут спать. Правда, придется не спать самому, а это будет нелегко. Честно говоря, он не представлял, как это получится. Единственный раз в жизни, когда они ездили в прошлом году к бабушке в Саратов, Бубырь поднялся ночью, и то мама будила его почти полчаса... Как же он встанет сам? Лучше всего не ложиться, но это отпадает: в кровать загонят обязательно. А стоит ему положить голову на подушку, как он тут же спит. Бубырь отлично знал это ужасное свое качество... Все-таки он попробовал посидеть подольше. Уже около десяти он затеял выпиливать лобзиком рамочку с очень сложным рисунком, где, по замыслу художника, два слона должны были поддерживать хоботами мамину фотографию. Мама не раз огорчалась, что Бубырь, когда-то начав эту рамочку, давно ее забросил, и сейчас, принимаясь снова выпиливать, Бубырь рассчитал все с математической точностью. Помогло и то, что Оля уже спала, папа сидел над своими переводами с английского, а мама затеяла генеральную уборку в коридоре. Так прошло около часа, и, когда мама спохватилась, было уже без четверти одиннадцать. Она тотчас начала с шумом загонять Бубыря в постель, но, увидев над чем он пыхтит, оставила его в покое. Он выиграл, правда, немного, всего минут десять, потому что даже рамочка не могла, в конце концов, примирить маму с таким недопустимым нарушением режима. Тогда Бубырь начал тянуть. Каждый чулок он снимал чуть ли не по пяти минут и рассматривал их с таким вниманием и интересом, как будто в них скрывалась потрясающая тайна. Потом он полез в кровать, не помывшись. Лишь несколько секунд он наслаждался мыслью, что мама ничего не заметила. Впрочем, пока она сообразила, что произошло, и выдернула его из кровати, прошло еще несколько минут. - Время работает на нас, - пробормотал довольный Бубырь и подмигнул сам себе. - Что? - крикнула мама, вталкивая его в ванну. Но он не пожелал отвечать. Уже в ванне Бубырь вдруг содрогнулся от ужаса. Нельзя дольше тянуть! Он не рассчитал! Скорее в кровать! И пусть все немедленно ложатся! Иначе они не заснут до двенадцати, а тогда все пропало! Тогда он тоже так заснет, что не встанет! Он моментально очутился в кровати, и это вызвало у мамы подозрение. Конечно, он не мыл ноги! Леня захныкал, делая вид, что спит на ходу, но вызвал сочувствие только у папы. Мама была беспощадна. Она сама вымыла его толстые, в царапинах и синяках колени, все пыталась смыть синяки, потом удивительно долго вытирала полотенцем, так что Леня, нетерпеливо переступая ногами по коврику, начал возмущенно фыркать. В полном расстройстве он нырнул наконец в постель и тотчас принялся канючить, чтобы потушили свет. Папа послушно лег, но мама оставила в спальне ночник и продолжала возиться. Бубырь ворочался, скрипел пружинами, дрыгал ногами, так что стонала задняя спинка кровати, и все-таки загнал маму в постель. - Что за противный мальчишка! - ворчала она укладываясь. Но ночник она не потушила. Более того: она зашуршала газетами, собираясь читать. Бубырь знал, что это не опасно, но у него уже иссякли силы. В ту самую секунду, когда он готов был застонать, мама уронила газету на пол и легонько всхрапнула, как будто пробовала какую-то носовую струну. Словно дожидавшийся этого, папа поспешно прошлепал босыми ногами, потушил ночник и улегся, едва слышно покрякивая от холода. Заснули быстро. Лежать в темноте, не спать и слушать храп, пусть даже собственных родителей, не очень увлекательное занятие. Чтобы все-таки не заснуть, Леня начал вспоминать стихи. Он любил стихи про войну, походы и сражения, в крайнем случае - смешные стихи или хотя бы про драку, и сейчас силился вспомнить такие, но почему-то в голове у него завихлялись совсем другие стишки, которые он учил еще малышом в детском саду: