…Марья Андреевна не заплакала. Не изменилась в лице. Но он сначала не хотел говорить о Софье. А когда посмотрел на нее — сказал. С ней нельзя иначе. С ней и с Петром Афанасьевичем. С ними нужно или говорить все до конца, или уйти. От Сулимы он ушел… Он думал, что не придет и к ней. Просто — убежит. Он бы так и сделал, если бы это была не Марья Андреевна.
…«Ты ее убил», — сказала ему соседка, старая добрая женщина, которая угощала его в детстве клейкими ромбиками — маковниками. Но почему это так? Почему мы больше всего зла причиняем именно тем, кого мы больше всего любим, и разбиваем им сердце, и не щадим их? Почему мы всегда заставляем страдать тех, кого мы больше всего любим? Мама. Седьмой или девятый холмик от края. Поросший сухой, прошлогодней травой…
— Если бы вас связывали только такие отношения, какие бывают между сотрудниками одного института, одной лаборатории, — с горечью сказала Марья Андреевна. — А так — ничего нельзя сделать.
Утром она осталась в постели. Сердце. Алексей говорил, что она ни разу в жизни не болела.
…Почему она мне поверила? Больше, чем всем. Больше, чем Алексею. Он думает, что науке — все доступно. Из меня не получится ученого. Я — за что бы ни взялся — вижу, как мало мы знаем. Мы не знаем самых обыкновенных вещей. Как образуются белки. Как из яйцеклетки развивается человеческий организм. Каков механизм действия ферментов. Отчего люди стареют и умирают… Мы не знаем. Еще никто не знает…
…Впервые за эти годы у меня столько свободного времени. Как в тюрьме. Только в тюрьме я имел столько свободного времени…
…Зачем он опять машет руками? Что они играют? Но ведь это же похоронный марш! Или нет? Но было очень похоже… Или нет?..
Павел искоса посмотрел на Константина Георгиевича. Тот сидел, вытянув вперед ноги в черных туфлях на микропористой подошве, откинувшись на спинку и полузакрыв глаза. Он был бледен. Его, видимо, мутило. Почувствовав взгляд Павла, он повернулся к нему и тихо, почти не шевеля губами, сказал:
— Становлюсь рассеянным. Лимон-то у нас остался. Хотите?
Он вынул из кармана лимон и стал его очищать, отдирая ногтями кожуру. На белой фланели, окутывающей дольки лимона, появились грязные потеки. Константин Георгиевич разорвал лимон пальцами на две части, внимательно посмотрел, как бы сравнивая, и дал большую Павлу. Затем не торопясь оторвал от своей части дольку, положил в рот и стал медленно жевать.
— Хорошо, — сказал он негромко.
Павел положил в рот кусочек лимона, поморщился, отер пальцы платком.
По левую руку от Павла сидел красивый, подтянутый, не старый, но совершенно седой человек. Он вдруг заерзал в кресле и что-то зашептал соседке. С оркестром происходило непонятное. Цейтлин больше не мог с ним справиться. Немилосердно фальшивила валторна. Дикую чушь порола труба. Хрипел фагот. Захлебнулся и умолк тромбон. Вся духовая группа словно взбеленилась. Глаза музыкантов были прикованы к потолку. Они не смотрели на дирижера. Они отплевывались, закрывали рты платками. Трубы забило слюной.
Цейтлин беспорядочно взмахивал руками. В зале перешептывались. Вдруг он что есть силы застучал палочкой о пюпитр. Оркестр смолк. Только какая-то труба смущенно взвизгнула и бухнул барабан…
— Что здесь происходит? — раздался сиплый голос дирижера.
Музыканты молчали.
— Я повторяю — что произошло?
Длинный, тощий флейтист поднялся со своего места и, как Вий железным пальцем, указал флейтой на Павла и Константина Георгиевича.
— Лимон, — сказал он глухо. — Они едят лимон.
Иосиф Цейтлин оглянулся. И сейчас же к Павлу и Константину Георгиевичу поспешил капельдинер.
— Прошу вас выйти, — зашептал он возмущенно. — Как вы могли…
На сцене появился один из руководителей филармонии. Он объявил перерыв.
— Культурные граждане, — укоризненно говорил им капельдинер на лестничной площадке. — Симфонию слушаете. В первый ряд билеты берете. А про лимонные рефлексы не знаете… Скрипачу что лимон, что пирог — одинаково. А духовику лимонные рефлексы — как пианисту гвоздь в стуле. Ему, когда он в трубу дует, даже помыслить про лимон нельзя. Не то что увидеть. А вы их на глазах сырыми ели…
Он проглотил слюну.
Константин Георгиевич удивленно поднял брови, лицо его перекосилось, из глаз потекли слезы, он зарыдал.
— Что с вами? — испугался Павел.
— Умру, — плакал Константин Георгиевич. — Вот почему изо всех труб лилась вода. Это они плевались. Идемте скорей. Там, среди оркестрантов, я видел несколько человек… Несколько таких человек, которые в свободное время, несомненно, занимаются тяжелой атлетикой…