— Выходите, — предложил он дружелюбно.
— Что случилось? — спросила Лена почти спокойно — самолет стоял на земле.
— Папирос нужно купить. А вы пока передохните. Вижу — вас совсем растрясло.
Он помог ей опуститься на приступочку и сойти на пыльную шаткую землю, а затем зашагал к магазину с нелепой вывеской «Смешторг». Они сели на лугу, на самой окраине села, и самолет вырулил к дороге… Она легла на землю. Она твердо решила, что дальше не полетит. Лучше пешком. На попутных грузовиках…
Акименко тщательно затоптал папиросу.
— «Ту — сто четыре», — сказал он, — конечно, поустойчивей будет. И побыстрей. Но он здесь не сядет. И не взлетит.
Он помог ей взобраться в кабину. И все началось сначала.
В редакции было непривычно пусто и тихо. Все ушли на «летучку». Она тоже пошла на «летучку», где почти все выступавшие хвалили фельетон Ермака, как это часто бывает, когда в рассматриваемых номерах газет не было опубликовано ничего особенно броского, а дежурный критик задал тон, похвалив один из материалов.
Встать. Подойти к столу и сказать, что все это — неправда. Что Сердюк, Павел Сердюк, не обманщик. Что он чистый и честный ученый. Что она верит — если огромные человеческие армии пойдут на бой с природой с такой же готовностью, с какой они прежде воевали между собой, то это будет также потому, что во главе их будут стоять люди, подобные Давиду Брюсу, люди, похожие на Павла Сердюка. Что она его любит. И что большое счастье и большая ответственность любить такого человека…
Она с трудом поднялась со своего места — на диване в уголке. Пол все еще покачивался.
…Максим Иванович. Нет, она его не любила. Но могла любить. Могло бы случиться и так. Ну, не с ней. С другой женщиной. Все равно. Все равно — можно полюбить и негодяя. Значит, любовь — не доказательство. И любой, любой из присутствующих имеет право напомнить ей о Максиме Ивановиче. Александрова не преминет воспользоваться этим правом…
— Слово имеет товарищ Санькина.
— Нет, нет. Я только с дороги. Я…
Она пошла к двери.
…— Попросите, пожалуйста, товарища Сердюка, — сказала Лена.
— Он у нас не работает.
В мембране щелкнуло. Положили трубку.
— Мне нужен Павел Михайлович.
— Его нет дома… Что ему передать?..
— Скажите… скажите, что звонила Санькина…
— Одну минутку. Маша… — и неясное водопроводное урчание удаляющегося голоса.
Значит, ей ответила не Марья Андреевна. Очевидно, это ее сестра…
— Здравствуйте. Павел третий день не приходит домой. Я звонила в редакцию. Мне сказали, что вы в командировке. Мне нужно с вами увидеться… Не сможете ли вы прийти ко мне?
— Хорошо. Я скоро приду.
Что с Павлом? — думала Лена. — Катастрофа, — ответила она себе. — Но, может быть, и это не катастрофа?
К Лене подошел Бошко. Он таинственно поднес палец ко рту.
— Тс-с, — прошипел он. — Идемте ко мне.
Бошко проводил ее в свой кабинет, спустил защелку на замке, подошел к несгораемому шкафу, квадратному, массивному, как всегда окрашенному под дерево и как всегда не похожему на деревянный, вставил в отверстия два ключа, а затем с трудом повернул рукоятку запора. Он заглянул в темную глубину шкафа, порылся там, вынул две узеньких шоколадки, положил их на стол, все с тем же таинственным видом вернулся к шкафу, тщательно запер его, затем вручил одну шоколадку Лене, а другую взял себе.
— Когда держишь конфеты в столе, — сказал Бошко, — сколько бы ни положил в ящик, в конце дня заглянешь, — а там пусто. А сейф — пока откроешь, пока закроешь… Было время, когда я тратил деньги на папиросы, — добавил он. — Мне посоветовали есть конфеты. Денег уходит больше, а здоровья не прибавляется… Но я вот что хотел у вас спросить… Мне показалось, что вы хотели выступить о фельетоне Ермака. Почему же вы промолчали?
— Я не могла… боялась, что мое выступление будет не так понято…
— Елена Васильевна! — страшно удивился Бошко. — Меня считают самым осторожным человеком в редакции. Но меня осторожности научила жизнь. А вас кто?
— Вы, — ответила Лена.
…Когда она уже подходила к их дому, она увидела Алексея. Ну что ж. Раз она шла сюда, значит, им предстояло встретиться. Правда, лучше, если бы кто-нибудь был при этом. Когда есть кто-то третий — всегда легче притворяться. Но нужно ли притворяться?