— Ну уж не знаю, можно ли больше запутать дело, — буркнул Петр Афанасьевич.
Клава слушала мужа молча. Она вспомнила, как Павел сконфуженно улыбался, когда она ему за обедом наливала вторую тарелку борща, и как он пошел с ней в театр на «Пиковую даму», когда умер Петя и ей было очень плохо.
— Почему, — спросила она, — так получается? У Павла. Учился. Стал научным работником. И опять запутался?..
— Причина одна — от жизни оторвался. От товарищей. Индивидуалистом стал. А помочь ему — нужно.
— Жениться бы ему, — сказала Клава.
Петр Афанасьевич хитро усмехнулся.
— И нечего смеяться, — обиделась Клава.
— Завтра пленум начинается, — сказал Петр Афанасьевич. — Петр Никитич приедет. Нужно, чтоб Павел написал письмо на имя Петра Никитича. А еще лучше, если бы Петр Никитич согласился его лично принять. Дело-то ведь он замыслил важное, нужное…
…Они шли пешком от легкого, воздушного мостика с деревянным настилом, переброшенного между двумя парками, к огромному, единственному в стране цельносварному мосту через Днепр. Между этими мостами лежала жизнь замечательного украинского инженера Евгения Оскаровича Патона. Мостик между парками был его первым мостом. И мост через Днепр — последним.
И оба они безотчетно ощущали, что, как бы дальше ни сложились их судьбы, того, что пережили они на пути между двумя мостами, хватит на всю жизнь. Хотя об этом не было сказано ни слова. Ни одного слова.
— Я его видела только раз, — сказала Лена. — Я его не помню.
— Он — о б ы к н о в е н н ы й человек, — тихо и медленно ответил Павел. — Хотя это не совсем верно. Он — о б ы к н о в е н н ы й коммунист…
Павел помолчал и взглянул на Лену, как бы проверяя, понимает ли она его. Она понимала.
— Но если бы у меня спросили, каким я хочу быть, я бы ответил: таким, как Петр Афанасьевич…
Они снова шли парком. Удивительный город. Его можно пройти из конца в конец, минуя улицы, парками.
— Ничего, что так поздно? — спросила Лена.
— По-моему, нет, — нерешительно ответил Павел. — Он сказал, чтоб я обязательно пришел. И вот странно. Он очень на меня обиделся. И меня обидел. И когда все это случилось — в институте и фельетон, — я решил: скорее пропаду, чем обращусь к нему. Не потому, что я плохо подумал о Петре Афанасьевиче или стал его меньше уважать. А потому, что он — член ЦК, но когда все было хорошо, я не ходил к нему, а когда плохо — явился. Но он сам приехал…
От Днепра тянуло легким ветерком, шептались листья на деревьях, и он спросил шепотом:
— Но почему Ермак отказался?
Лена молчала.
— Не знаю, — сказала она наконец. — Это непонятно.
— Вы его просили?
— Нет. Я знала, что вы против этого, и не стала бы его просить. Он сам…
(В действительности она собиралась… не просить, а поговорить с ним. Вся редакция уже говорила о том, что на Ермака напал герой его фельетона.
— Нет, — сказал Валентин Николаевич сухо и враждебно. — Не верьте слухам. Просто — чересчур резкий разговор на улице… — И сейчас же добавил в своей обычной манере: — Ах, Елена Васильевна, вы хорошеете с каждым днем. И сейчас вы представляете собой в нашей редакции, а также и в нашем государстве серьезную общественную опасность…)
Павел и Лена подошли к трамвайной остановке и одновременно взглянули на часы.
— Поезжайте уже, — сказала Лена. — До свидания.
Она улыбнулась — глазами.
— До завтра?
— До завтра.
…— Входи, входи, — сказал Петр Афанасьевич. — Что слышно?
— Штраф, — ответил Павел.
— Что значит — штраф?
— Сто рублей. И все. Когда б не Кац — получил бы пятнадцать суток. Такой он настырный, что начальник милиции стал от него прятаться. А потом вызвал меня и говорит: «Заплатите штраф и идите. Я больше об этом деле слышать не могу спокойно».
— Слава богу, — сказал Петр Афанасьевич. — Нашелся хоть один умный человек… А теперь, когда все это кончилось, — поговорим по-другому. Ты мне ответишь — как это ты документы начал подделывать? Пить? На улице драться?..
18
Жизнь так устроена, что человеку много нужно для счастья. Но когда он шел в редакцию и думал, что сейчас увидит Лену, и увидел ее, и бережно пожал легкую, узкую руку, он почувствовал, что в этом, быть может, и состояло самое большое счастье, какое только доступно человеку.