Тем временем юбиляр продолжал выступление, зал затих, и неожиданный хохот англичан, которым наконец перевели слова Константина Павловича, вызвал новый приступ смеха в зале.
— Что же касается стиля моих научных трудов, о котором докладчик говорил как о легком и прозрачном, одинаково доступном как людям, глубоко знакомым с химией, так и читателям, впервые заинтересовавшимся этой наукой, то это, на мой взгляд, совершенно справедливо. Я бы на месте нашего уважаемого Иосифа Петровича определил этот стиль даже как художественный. Но в этом я, поверьте, совершенно не виноват. Все мои работы были переписаны этой рукой…
Он легко сошел со сцены в зал, подошел к Марье Андреевне и под аплодисменты присутствующих, к изумлению толстухи с бусами на шее, поцеловал ей руку и проводил ее на сцену.
Сердитая и скованная, Марья Андреевна шла за ним и силилась улыбаться.
Затем свободно и изящно он поблагодарил сначала по-французски представителей французской делегации, а затем по-английски — английской. Англичане снова смеялись какой-то его шутке, и на этот раз уже в зале переглядывались, спрашивали друг у друга, что он сказал.
Как красиво, как естественно все это у него получалось, с каким искренним восторгом аплодировали присутствующие этому выдающемуся ученому, который пришел в науку полуграмотным парнем — рядовым участником революции, а сейчас стал известным химиком, человеком с самым широким диапазоном знаний и интересов, культурнейшим человеком своего времени.
А в действительности все это было так.
Накануне первой империалистической войны черная сотня готовила на Подоле погром. Вооруженная револьверами, ножами, а то и просто гирьками на цепочках банда с иконами и хоругвями собралась на площади перед Думой, крышу которой украшал архистратиг Михаил — покровитель черной сотни. Оттуда с пением гимна манифестация пошла вниз по Александровской.
Черносотенцев встретили рабочие. Началась драка. Вмешалась полиция.
Пристав, не разобравшись, ткнул в зубы рослому парню Косте Вязмитину, который совершенно случайно попал в толпу. И тогда он — огромный детина, первый силач на своей улице — ухватил пристава поперек, взмахнул им, как бревном, и стукнул подскочивших к нему городовых.
Он долго отбивался, но на него навалилась целая толпа, его связали и отправили в тюрьму вместе с рабочими, оказавшими сопротивление погрому.
Весь этот бой наблюдали молоденькие студентки-естественницы, сестры Маша и Липа. Они не знали, почему ввязался в драку Вязмитин, но они видели, как он действовал.
Девушки участвовали в студенческом кружке. Студенты носили передачи в тюрьму.
В тюрьме Костя Вязмитин сначала постеснялся сказать своим соседям по камере о том, что попал сюда случайно, а потом подружился с товарищами.
Крупная взятка, которую дал его отец, помогла ему избавиться от суда. Но когда он вышел из тюрьмы, отец, грубый и темный, по-своему очень честный человек, отказался впустить в дом «арестанта». Константин Вязмитин поступил работать на мельницу.
Основной целью, которую ставили перед собой участники кружка, куда входили Маша и Липа, было образование рабочих. Каждый член кружка должен был собрать небольшую — из двух-трех человек — группу и заниматься с нею. К Маше в группу попал Константин Вязмитин.
Маша — дочь известного киевского адвоката Григоровича — учила Константина всему, что знала сама. Впоследствии она стала его женой. Вязмитина привлекала химия — и она занималась с ним химией и языками. Она ушла со второго курса университета и больше туда не возвращалась.
Миновали годы революции. Константин Павлович стал сначала «подающим надежды», затем «талантливым молодым», затем «крупным», а впоследствии «выдающимся» ученым, и по-прежнему каждый вопрос, который его интересовал, он предварительно обсуждал с Марьей Андреевной, и по-прежнему она подбирала ему всю литературу, делала переводы и выписки. Но она оставалась домашней хозяйкой, а он стал академиком, автором популярных учебников и исследовательских работ, известных только узкому кругу специалистов; он был избран в партийные органы — старый коммунист, член партии с 1920 года, а Марья Андреевна оставалась беспартийной, оставалась лишь женой академика Вязмитина…
Марья Андреевна спрятала газету на самое дно одного из ящиков своего стола и пошла на кухню. Вооружившись маленьким острым ножом, похожим на ланцет, она начала чистить картошку.
Этого он не должен был делать, — плотно сжав губы, думала о покойном муже Марья Андреевна. — Этого не прощают. Этого простить нельзя.