И стар и млад ненавидят порок так же, как уважают добродетель. Они ведут такую жизнь, что ничто не может нарушить ее покой. Если же они замечают у ребенка склонность к пороку, то отправляют его неведомым мне способом на Землю, обменивая на другого...
Но если, движимые любопытством, вы зададите мне другие вопросы, например, о полиции, то я скажу: какая нужда в наказании, если здесь никогда не совершаются преступления; нет надобности и в законах, ведь лунные люди никогда не ведут процессов, не затевают ссор!
Климат здесь настолько умеренный, без дождей и гроз, что нет никаких болезней и царит вечная весна. Когда же жизнь приходит к концу, лунные жители умирают без страданий, так, как гаснет свеча...
И все же, как ни прекрасна жизнь на Луне, неоднократно обращался я к Пилонасу с просьбой отпустить меня, но он отговаривал меня от этого намерения, указывая на чрезвычайную опасность путешествия. Но как ни были сильны его возражения, воспоминание о моей жене и детях затмевало все...
Больше откладывать мое возвращение на Землю было невозможно. Я понимал, что если теперь не двинусь в путь, то останусь здесь навсегда. Я опасался, что мои птицы могут разучиться летать, могут погибнуть, как погибли за это время три из них - и тогда надежда на возвращение будет потеряна.
Наконец, Пилонас внял моим мольбам и согласился отпустить меня. Меж тем мои птицы, завидя меня, вытягивали шеи и разевали клювы, как бы давая понять, как им не терпится пуститься в полет.
29 марта 1602 года, в четверг, тремя днями после пробуждения, я проверил летательную машину и, крепко-накрепко привязавшись и захватив, помимо подаренных мне Ирдонозуром камней (достоинства которых были еще недостаточно известны мне), побольше провизии, готов был покинуть Луну.
Простившись с Пилонасом в присутствии огромной толпы, собравшейся поглядеть на мой отлет, и целиком положившись на птиц, я предоставил им полную свободу. Рванувшись разом, мои лебеди взмыли вверх и в мгновение ока скрылись с глаз лунян, унося меня вместе с летательным аппаратом.
За время полета я, как и в первый раз, не испытывал ни голода, ни жажды. Трудно себе представить, с каким нетерпением стремились мои птицы вернуться на Землю, чтобы не пропустить период, когда земное притяжение значительно сильнее лунного.
Первые восемь дней птицы неслись вперед безостановочно. Но на девятый, войдя в облака, я почувствовал, что еще немного - и мы неминуемо грохнемся оземь.
Я был вне себя от страха, с минуты на минуту ожидая, что птицы, обессилев и уменьшившись в числе, ринутся вниз, увлекая меня за собой.
Поразмыслив, я решил, что сейчас или никогда настало время воспользоваться моим эболюсом, одним из камней, подаренных мне. Я приложил его к обнаженному телу и сразу почувствовал, что птицы, как бы освободившись от большой тяжести, понеслись вперед со скоростью несравненно больше прежней и мчались вперед, пока не опустились на высокую гору. Так после девяти дней полета я снова очутился на Земле.
Перевод В. РОВИНСКОЙ.
ФРЭНСИС ГОДВИН И ЕГО КНИГА
Идея полета на Луну разгоралась и гасла в книгах целого тысячелетия - от сочинения Лукиана Самосатского, озаглавленного "Истинное повествование, Путешествие на Луну, Солнце..." (II век), до веселого романа Сирано де Бержерака, где герой летает в межпланетном пространстве, обвязавшись склянками с росой, поднимающейся к Солнцу; в магнитных кораблях, подбрасывая вверх железный шар, увлекающий магнит; в хрустальном корабле, который толкает "сила сгустившегося света", и, наконец, - вероятно, верх нелепости, с точки зрения самого Сирано! - в колеснице, начиненной ракетами и приводимой в движение силой фейерверка. В свете этих роскошных фантазий технические предвидения романов Жюля Верна и Герберта Уэллса выглядят скромно.
Менее известна книга предшественника Сирано англичанина Ф. Годвина "Человек на Луне или Необыкновенное путешествие, совершенное Доминином Гонсалесом, испанским искателем приключений, или Воздушный посол". Техническое вооружение воздушного посла не столь внушительно, - он летал на Луну в машине с лебединой упряжкой.
В Мадриде, к XVII Международному конгрессу по астронавтике в 1965 году, вышло факсимильное издание старинного французского перевода этой ныне редкой книги, сделанного Жаном Бодуэном, что дает возможность впервые представить ее в пространном отрывке нашим читателям.
Фрэнсис Годвин (1562 - 1633), английский епископ и литератор, был оксфордским студентом, когда Джордано Бруно проповедовал идеи о множественности миров. Перу Годвина принадлежали и жизнеописания королей и каталог епископов. Но славу принесла ему книга "Человек на Луне", изданная в 1638 году, после его смерти. К 1768 году она выдержала 25 изданий на четырех языках.
Вероятно, не случайно герой книги - испанец. С конца XV века, когда испанцы начали завоевывать заокеанские земли и покорять американский континент, любое рискованное и смелое предприятие стали связывать с образом испанского авантюриста. Доминико Гонсалес олицетворяет образ испанца эпохи великих географических открытий, способного на отчаянные поступки. Недаром на фронтисписе книги изображены не только фантастическая летательная машина, но и три морских каравеллы, словно напоминание о Колумбе.
В путешествии Гонсалеса мы встречаемся с описаниями совершенно фантастическими, но бессмертие книге дал реализм ее фантастики.
Ягненок, поднятый лебедями Гонсалеса, - "первое живое существо, которому удалось совершить такой редкий и поразительный полет", - стал дедушкой петуха братьев Монгольфье и прадедом советской Лайки.
Книга Годвина еще раз подтверждает, что научные фантазии не высасываются из пальца за столами романистов, а рождаются в схватке с природой, в лабораториях ученых. Тут возникают самые смелые фантазии, самые смелые мечты; тут они становятся явью. Как и всякий вдумчивый писатель-фантаст, Годвин сводит к минимуму произвольные импровизации. Он верит в науку и использует фантастическую форму, чтобы донести до читателя передовые идеи своего века. Ростки нового, реального он стремится подсмотреть в теплицах обсерваторий.
В те годы Галилей изобрел телескоп и сквозь радужные несовершенные стекла гениально верно увидел многое в облике Луны. Годвин глядит на мир очами Галилея. Могучая галилеевская концепция мироздания придает современную достоверность множеству путевых впечатлений фантастического путешественника Гонсалеса. Изобретение телескопа породило в то время волну всеобщего интереса к науке, подобно тому, как сегодня научные интересы питаются победами космических ракет. На гребне этой волны поднялась популярность книги Годвина.
Вспоминая "Человека на Луне" в "Новом трактате", Лейбниц сделал тонкое замечание: "До тех пор, пока мы своими глазами, как желал Декарт, не сумеем рассматривать отдельные части лунной поверхности размером не больше наших домов, мы не сможем определить, что же на самом деле представляют собою миры, отличные от нашего".
Глаза советских лунников различают ныне детали в десятки тысяч раз меньшие. Вид миров, отличных от нашего, раскрывается перед нами. К ним летели клином лебеди Гонсалеса. И сегодня манит нас ввысь лебединый лет мечты.
Владимир ОРЛОВ.