Ромстед полез вверх по покатой стенке оврага, пока его голова не показалась на поверхности, скрытая зарослями полыни. Стрелок засел за холмом не менее чем в двухстах пятидесяти ярдах. На таком расстоянии пистолет так же бесполезен, как рогатка, но если этот сукин сын захочет спуститься, чтобы полюбоваться на свою работу и заодно прикончить спрятавшегося беззащитного свидетеля, то его будет ждать неожиданный и последний в жизни сюрприз.
Минуты тянулись медленно. За холмом не наблюдалось никакого движения. Ромстед вытер пот с лица, и от его руки на лбу остался пахнувший кровью и пылью след. Подняв бинокль, он внимательно осмотрел окрестность и не увидел ничего, кроме полыни и потрескавшихся от жары камней. Потом услышал звук заводимого где-то за грядой мотора. Машина отъехала, и звук затих вдали. Ромстед повернулся, чтобы рассмотреть пустырь за домом, и несколько минут наблюдал за удлиняющимся шлейфом пыли, поднимавшейся с дороги вслед за невидимой машиной. Набирая скорость, она удалялась к югу.
Он знал, что это могло быть ловушкой. Если их было двое, то один мог остаться, чтобы подстрелить Ромстеда, когда тот появится на открытом месте. Однако это маловероятно. Ромстед с каждой минутой проникался убеждением, что стрелок находился поблизости все то время, пока он расхаживал тут между холмами, и уж конечно мог убить его сколько угодно раз. Но почему тогда он убил Боннера?
Ромстед выбрался наверх в том месте, где овраг был не таким глубоким. У него дрожали колени, свело мышцы спины, когда он ступил на открытое место и направился к дому. Пройдя ярдов сто, он почувствовал облегчение.
Подъехав к воротам, Ромстед обнаружил, что забор с одной стороны исчез. Очевидно, Боннер протаранил его машиной. Пыль, поднятая уехавшим стрелком, давно осела, а других машин не было видно. Он вырулил на дорогу; колеса пробуксовали на месте, когда он выжал до отказа газ и рванул в город.
Глава 8
— Если бы вы, два проклятых тупоголовых… — Брубейкер запнулся, подыскивая словечко пообиднее, потом, разозлившись на тщетность собственных усилий, бросил это занятие. Он взял со стола сигару и принялся сдирать с нее целлофан. — Боннер был бы сейчас жив, так нет — ему надо было идти напролом, как недобитому носорогу. И если вы, черт бы вас побрал, сможете назвать какую-нибудь причину, почему вас тоже не прикончили, то я с радостью поцелую вам задницу. Каждый из четырех картечных зарядов, всаженных в Боннера, был смертелен, и этот гребанный снайпер с такой же легкостью мог бы уложить вас уже вторым выстрелом, вместо того чтобы палить в человека, который был мертв еще до того, как упал. Или он сомневался, что сможет попасть в такую мелкую цель, как вы, с двухсот пятидесяти ярдов? Это при том, что убийца целился с упора лежа, через двенадцатикратный оптический прицел, и с такого расстояния все пять картечин из самодельных патронов могли запросто угодить вам в глаз.
— Я не знаю, чем он там стрелял, — развел руками Ромстед. — Знаю только, что было чертовски жарко и что он отличный стрелок. И потом, я уже говорил вам, он мог пристрелить меня в любой момент, пока я там околачивался. Должно быть, он все время находился поблизости и видел, что я обнаружил их мусорную кучу и футляры от сигар… — Ромстед махнул рукой в сторону стола Брубейкера, где были навалены в кучу запачканный кровью и пылью пистолет Боннера, его собственные показания — уже отпечатанные и подписанные, несколько закопченных алюминиевых цилиндров, написанное от руки письмо и еще какие-то бумаги, а также плоский пластиковый пакетик с героином. — Понятия не имею, почему он не застрелил меня, знаю только, что ему был нужен именно Боннер.
Шел уже пятый час. Ромстеду пришлось с полицией съездить на то место, которое — как ему теперь стало известно — называлось ранчо «Старый Ван Сикль». Брубейкер вместе с другим помощником шерифа обыскали холмы, из-за которых велась стрельба, и местность за ними и нашли несколько отпечатков ног, следы от пикапа или джипа, но не обнаружили гильз. Стрелок забрал все четыре с собой, потому что они — как определил Брубейкер — были самодельными и, вполне возможно, подходили к какому-то запрещенному законом образцу оружия. Незачем оставлять такую улику на месте преступления. Через пустырь к задворкам дома подъехала «скорая помощь», в нее на носилках перенесли окровавленное тело Боннера, выглядевшее каким-то съежившимся и смятым. Ромстед проводил полицейских к мусорной куче, а когда они вернулись в участок, подробно обо всем рассказал и подписал свои показания. Он чувствовал, что кожа на лице здорово обгорела. Пропитанная потом одежда уже просохла и теперь при каждом движении терла тело.
— Лично я считаю, — заявил Брубейкер, — что они позвонили Боннеру сегодня утром и заманили на ранчо, потому что он сорвался с места прямо с похорон сестры, даже не переодевшись. Но теперь мы этого уже никогда не узнаем. Как и то, о чем таком он разузнал в Сан-Франциско или о чем — как они боялись — мог бы узнать. В этом-то и состоит вся прелесть ситуаций, когда дилетанты берутся показать полиции, как надо браться за дело. Господи, разумеется, они не просиживают свои задницы до онемения конечностей, не тратят уйму времени на составление отчетов — как безмозглые копы, и даже не утруждают себя тем, чтобы ставить кого-нибудь в известность о своих намерениях. — Брубейкер выдернул сигару изо рта, словно собирался в сердцах швырнуть о стену, но выругался и снова вставил ее между зубами.
— Но ведь он отдал вам письмо, — сказал Ромстед. — Когда оно пришло и, главное, что в нем говорится?
— Письмо мы получили вчера утром, — ответил Брубейкер. — Можете прочесть, поскольку оно имеет отношение к вашему отцу. — Он вытащил письмо из беспорядочной кучи на столе и передал Ромстеду.
Оно было написано шариковой ручкой на листе дешевой бумаги. Ромстед прочел письмо.
«Дорогая Джери!
Для одного человека тут вполне достаточно, при нынешних обстоятельствах это все, чем я могу поделиться с тобой. Но ты легко достанешь себе еще в том месте, где — как я тебе говорила по телефону — я это припрятала, т.е. в машине старика. Ради Бога, больше не звони сюда. Если я еще раз скажу, что ошиблись номером, он догадается, кто это. А если он заподозрит, что я знаю, где ты, то выбьет это из меня; и не думай, что он не посмеет или не станет этого делать.
Дебра».
Глубоко вздохнув, Ромстед положил письмо на стол:
— Значит, он все-таки выбил это из нее. Брубейкер уныло кивнул в ответ:
— А что показала экспертиза? Наркотик был разбавлен?
— Да. Но она все равно умерла от передозировки. И, похоже, она не сама себя ширнула.
— Нет, — подхватил Ромстед. — Конечно нет. Если отрава находилась в машине, где-то за подушками сидений, то комод — лишь инсценировка. А в таком случае и все остальное — тоже. Они там ее и поджидали. Они знали, что наркоманка в конце концов появится в том месте, где есть наркотик. А вы узнали номер телефона?
— Мы иногда тоже думаем о таких вещах, — устало ответил Брубейкер. Он взял другой лист бумаги. — Джери вернулась домой в прошлый вторник и наверняка привезла с собой достаточно зелья, чтобы поддерживать тонус в течение нескольких дней, но к понедельнику у нее началась легкая ломка. Вечером того же понедельника, после того как Боннер ушел на работу, по этому номеру в Сан-Франциско с интервалами от двадцати до тридцати минут было сделано пять междугородных звонков. Возможно, несколько раз трубку брал мужчина, а может, и сама Дебра, но он все еще был дома, и ей приходилось говорить, что ошиблись номером. Боже милостивый, до чего надо докатиться, чтобы звонить домой человеку, который ищет тебя, чтобы убить! Вот что значит быть наркоманом. — Покачав головой, Брубейкер продолжил:
— В любом случае, на пятом звонке они с Деброй должны были переговорить, и Дебра сообщила о запасе, который спрятала в машине вашего отца, и, возможно, пообещала прислать еще, если сможет.