— Когда понадобится, я приглашу, не спрашивая на то вашего позволения! — отрезал Токарев и обернулся — Пошли, товарищи! — Он быстро зашагал к выходу…
— Из-за тебя, сволочь! — просипел Костылев прямо в растерянное лицо Шпульникова.
Сменный мастер молчал, опустив руки и остеклянело глядя на ворох брака.
Разговор в директорском кабинете состоялся сразу же. Костылев пришел, приготовив про запас кое-какие оправдательные доводы. Токарев велел ему сесть. Костылев опустился в кресло, озираясь на Ярцева и Гречаника. Разговор с директором с глазу на глаз устраивал его больше. По насупленным бровям Токарева и слишком внимательным, как показалось, взглядам окружающих он понял, что дело дрянь. Токарев начал без обиняков.
— На что мне начальник цеха, который никого не учит? — спросил он, в упор глядя на Костылева. Тот поспешно перебирал в голове припасенные доводы. Помешкав с минуту, произнес:
— Я не виноват, Михаил Сергеевич, что Шпульников не воспринимает. Работа Озерцовой и Любченко лучше всего доказывает правоту моих слов.
— Ах вот как? Интересно! — с сочувственной иронией закивал Токарев. — Гадкий, бесталанный Шпульников! Как он подвел вас! Александр Степанович, дайте, мне ваши расчеты. Смотрите-ка, Костылев.
Начальник цеха приподнял голову. Перед директором лежал лист писчей бумаги с какими-то цифрами. Не очень давно Гречаник после разговора с Ярцевым проверил по его совету сменные задания Костылева, начиная с августа, и поручил нормировщикам подсчитать трудовые затраты в каждой смене. Оказалось, что в августе смена Озерцовой сделала на сорок процентов работы больше, чем смена Любченко или Шпульникова, если даже учитывать те дни, когда ей не удавалось выполнить задание. Позже, после костылевской перегруппировки, смены Любченко и Озерцовой, как правило, выполняли больше Шпульникова процентов на тридцать.
— Хорошая нагрузка пошла им обоим на пользу, — не смутившись, проговорил Костылев, когда Токарев назвал несколько цифр.
— А Шпульникову?
— На Шпульникове я ошибся, признаюсь, — Костылев наклонил голову.
— А вот это как? — Токарев назвал еще одну цифру — трудовые затраты в смене, которой до приезда Тани руководил сам Костылев. Они были много ниже, чем в остальных сменах.
— Это… э-э… — замялся Костылев.
— Это легкая жизнь для себя за счет других, — заметил Ярцев, сидевший в стороне.
— Я руковожу всеми сменами, я начальник и отвечаю за всё. Их успехи — мои успехи, их неудачи — мои…
— Хватит паясничать! — Токарев тяжело опустил руку на стол. — Выкручиваетесь, Костылев. Крупинки вашей нет в том, что завоевали два ваших мастера — Любченко и Озерцова, крупинки!.. Слышите?.. Разве только камни, которые вы бросали им под ноги! Давайте-ка начистоту! Кого вы пытаетесь обмануть? Токарева? Гречаника? Ярцева? Тернина? Кого еще? Вам удалось бы это, кабы обманывали каждого поодиночке! Но коллектив, партийную организацию вам обмануть не удастся!
— Вот что, Костылев, — сказал Ярцев, вставая и подходя к столу Токарева. Он наклонился вперед и оперся о стол обеими руками, — что решит директор, — дело его, но мне думается, с вами нам больше не работать. Знаете, как поступают с солдатом, если он вдруг начал стрелять по своим? Но где-то вы еще будете работать все равно, не знаю, где и кем, однако хочу сказать вам о просчете, который допущен вами. Не смотрите на меня так! Именно просчет, поскольку у вас были и расчеты. Вы избегали учить людей, потому что вы понимали: их рост — ваша могила. Вы копали ее, думая, что возделываете цветочную клумбу возле вашего дома, и отдыхали, сидя на самом ее краю. А люди переросли вас. Советую подумать об этом на будущее.
— Ну, Костылев, что скажете? — медленно проговорил Токарев по-прежнему с чуть брезгливой гримасой.
— Михаил Сергеевич, мне бы… я прошу вас… несколько слов наедине, пожалуйста, — делая скорбное лицо, заговорил Костылев.
— Мы и так наедине, — ответил Токарев, — вы, Костылев, и коллектив, который вам хотелось обмануть.
— Я прошу вас! — повторил Костылев тускнеющим голосом.
— Хорошо. Товарищи, оставьте нас на минуту.
Когда все вышли, Костылев проговорил, почти приникая к столу, возле которого сидел:
— Одна просьба! Вам она ничего не стоит! Дайте мне возможность уйти по собственному желанию!
— Так же, как ушел мастер-изобретатель Серебряков?
И это было последним, сокрушающим ударом. Костылев весь как-то сплющился, втянулся в кресло, как улитка в раковину, стал маленьким и сгорбленным. Последним усилием воли он попытался овладеть собой, потому что обладал неистощимым запасом нахальства, Он повторил просьбу.
— Боюсь, что уйти вам придется по собственному нежеланию работать с коллективом, Костылев.
Токарев встал.
— У вас есть что-то еще ко мне?
— Я прошу вас… Я вас очень прошу! — уже совсем открыто взмолился Костылев. — Вы не теряете ничего, а мне надо работать! У меня семья! Михаил Сергеевич! Я прошу…
Он говорил и упрашивал, давал всевозможные обещания, не вдумываясь даже хорошо в свои слова. Ему важно было одно…
Неожиданно открылась дверь. За ней стоял Ярцев, из-за плеча которого выглядывало унылое, помятое лицо Шпульникова.
— Можно к тебе, Михаил? — Ярцев переступил порог. — Пока ты не кончил разговор, есть одно дело. Шпульников, пройдите. Да, наверно, и всем можно? Товарищи! Александр Степанович, где вы? — обернувшись, позвал Ярцев. — Давайте сюда с Терниным.
— Говорите, Шпульников! — сказал Ярцев, когда все вошли.
Шпульников стоял посреди кабинета, беспокойно озираясь и косясь на Костылева. Его привел сюда страх. Он знал: конечно, Костылев наговорит на него, обольет грязью. Кто-кто, а Шпульников-то своего начальника знал лучше, чем все остальные. Пускай же и Костылев знает его, Шпульникова! Он только что признался Ярцеву в том, что больше года скрывал известное ему присвоение «новиковской фрезы». Сейчас, промаявшись с минуту, он рассказал это еще раз Токареву.
— Уговорил он меня, умаслил, — снова покосился Шпульников на бывшего начальника. — Сто рублей отвалил с премии.
— Ложь! — крикнул Костылев, вскакивая. — Это мое, кровное!
— Тихо! — Токарев гулко ударил по столу зажатым в кулаке карандашом. — Сядьте, Костылев.
— Сейчас мы внесем ясность, — сказал Ярцев, направляясь к двери. Распахнув ее, он позвал: — Товарищ Новиков!
Илья, растерянный и немного сконфуженный, вошел в кабинет. Ярцев распорядился сразу послать за ним, как только Шпульников рассказал об этой истории. Когда Илья услышал вопрос Токарева, увидел пришибленного, сидевшего в кресле Костылева, радостное удивление появилось на его лице.
— Я у главного инженера тогда был, да доказать-то чем?.. А этот, — мотнул он головой на Костылева, — пригрозился из цеха выгнать. Я и утих… До того-то времени досыта уж нагоняли повсюду…
Глаза Костылева сузились и заметались по-крысиному. Пальцы судорожно вцепились в подлокотники кресла…
— Товарищ Новиков, — неторопливо и раздельно произнес Токарев, — в нашей стране авторское право охраняется государством. Вы можете привлечь Костылева к судебной ответственности за присвоение…
Токарев говорил, а Илья стоял все такой же растерянный и сконфуженный. Костылев уставился на угол стола. Каждое слово директора ударяло его как пудовый молот.
— Ты вот что, парень, — сказал Тернин Илье, когда Токарев кончил говорить, — приходи в фабком, поможем тебе оформить…
Гречаник ушел от Токарева, испытывая сильное возбуждение, хотя еще не разобрался, какими чувствами оно вызвано. Важно было другое: возбуждение это рождало беспокойство, толкало к немедленному действию, заслоняя прежние сомнения.
Гречаник долго ходил по цехам. Останавливался у станков, доставал из-под стекла эталоны, сравнивал с рядовыми деталями. И удивительное дело: либо эталоны нельзя было отличить от сделанного в цехе, либо они выглядели даже хуже.
Домой он не пошел. Сбросив прямо на диван в кабинете свою меховую куртку и барашковую шапку, зажег настольную лампу и долго ходил взад и вперед, заложив руки в карманы.