Токарев велел пообстоятельнее ознакомить Таню с производством и помочь на первых порах. Костылей понимающе наклонил голову. Его маленькие темные усики чуть заметно дернулись.
Когда Таня ушла с ним, Гречаник сказал:
— Я и тут не согласен с вами, Михаил Сергеевич.
— Да? — Токарев приподнял брови.
— Вы не жалеете девушку. Сразу в цех, в такие условия! Я бы на вашем месте…
— Чертежницей назначили бы? — перебивая, спросил Токарев.
— Во всяком случае, дал бы осмотреться вначале.
— Если бы я не жалел молодого инженера, я сделал бы то же самое: месяца на два-три поручил бы какую-нибудь архиспокойную работенку: пусть присматривается. Нет! Солдат проверяется в бою. И мне нужно знать, кого нам прислали, понимаете?
— Вот увидите, она не справится.
— Вы же, помнится, говорили мне, что Костылев опытный, знающий работник. Так вот, пусть он и поможет.
Костылев повел Таню по фабрике. Он подробно рассказывал о работе разных цехов. И все время лицо его не покидало выражение любезной предупредительности и готовности ответить на любой вопрос. И в движениях, и в уверенном тоне его угадывалось самодовольство. В его пространных объяснениях Таня не нуждалась, однако из вежливости терпеливо выслушивала их.
В станочном цехе — просторном, светлом помещении — Таню приятно поразило обилие нового оборудования. Здесь она увидела даже станки, каких не было на московской фабрике.
В проходе между станками двое слесарей собирали электромотор. Уступая Тане дорогу, черноволосый красивый паренек с цыганскими глазами нечаянно задел ее замасленным рукавом комбинезона. Он извинился, обнажая в улыбке ровные белые зубы:
— Просим прощения… — На минуту оставив работу, он смотрел вслед удалявшейся девушке, потом восхищенно проговорил: — Ананас!..
— Да не про вас, — в тон ему сказал товарищ и спросил:
— А ты, Васька, признайся, кроме редьки-то, фрукты видывал?
— Фрукт вроде редьки для слесаря Федьки, — не растерявшись, залпом продекламировал Васька и довольно рассмеялся.
Таня прошла за Костылевым в фанеровочный цех, посредине которого возвышался корпус нового гидравлического пресса.
— Этот участок не ваш будет, — сказал Костылев, — здесь отдельный мастер. Вам только за последующую обработку отвечать. Обрежете, отфрезеруете на станках и на промежуточный склад, вот так…
В дверях к Костылеву подошла пожилая работница из вечерней смены:
— Николай Иванович, — сказала она, — мне бы вас ненадолго.
— Ну что у тебя, Федотова? — поморщился Костылев.
— Переведите меня в первую смену… ребенок заболел… всю ночь не спала сегодня… — Женщина всхлипнула и утерла ладонью глаза.
— Никаких переводов! — отрезал Костылев. — У меня не детский сад.
— Так я же не из-за себя, Николай Иванович. Иначе-то мне безвыходно. Днем соседка с мальчонкой побудет, а вечером-то кто останется? Денька бы натри мне…
— Я сказал, и конец! Пойдемте дальше, товарищ Озерцова.
Женщина расплакалась. Таня, нахмурившись, сказала:
— Неужели нельзя помочь ей?
— Да вы не беспокойтесь, это так, — каприз, — махнул рукой Костылев, — людей у меня больше сотни, все равно на каждого не уноровишь… — И Костылев повел Таню дальше. И чем дольше она ходила с ним, тем все больше обращала внимание на то, что с рабочими он говорит резко и с оттенком высокомерия, в то время как с нею предупредителен и вежлив. И ей было неприятно, что придется работать в его подчинении. Разговаривая с Таней, Костылев как бы между прочим обмолвился несколькими словами и о себе. На фабрике он работает с первого дня ее пуска. Дел ему всегда по горло. Вот и сейчас он совмещает две должности: начальника цеха и сменного мастера, и вроде бы успевает неплохо.
— Во всяком случае, на мою смену никто из начальства не обижается, впереди идем, вот так… — похвалился он и добавил: — Так что можете не беспокоиться, трудно вам не будет. Ну, а в случае чего, где подзаест, поможем по мере сил, сколько вот здесь хватит, — и постучал себя пальцем по лбу.
Закончив обход, Костылев посоветовал Тане еще побродить по цехам, поближе познакомиться с фабрикой.
— Вон туда, в гарнитурный загляните, — сказал он, показывая на дверь в соседний цех, — а я пойду, дела!
Таня вошла. То, что она увидела здесь, поразило ее. Два почти законченных спальных гарнитура ласкали глаз причудливым рисунком ореха и карельской березы, зеркальным блеском полировки. Пахло политурой, лампадным маслом и дорогим деревом. В цехе работало несколько «старичков».