Адамберг пожал ему руку и вышел, шагая еще медленнее, чем обычно. Его временный посыльный, следуя за ним по пятам, проводил его до служебной машины. Прежде чем открыть дверцу, Адамберг извлек свернутые в трубочку листы бумаги, нашел фотографию Дж. Н. Падуэлла и еще раз внимательно ее рассмотрел. Потом снова убрал все в карман и устроился на переднем сиденье справа. Жандарм высадил его в пятидесяти метрах от фургона.
Он сразу заметил стоящий на обочине дороги черный мотоцикл. Потом увидел и Лоуренса у правого борта грузовика: тот разбирал кучу фотографий, лежавших у его ног. Адамберг ничуть не смутился, только почувствовал легкое сожаление оттого, что не сможет сегодня уснуть, обнимая Камиллу, и едва уловимый, мимолетный страх. Канадец был куда крупнее и сильнее его. Честно говоря, если бы он прислушался только к голосу рассудка, он без колебаний посоветовал бы Камилле выбрать Лоуренса. Но влечение к этой девушке и личный интерес не позволяли ему оставить Камиллу этому парню, созданному для приключений.
Камилла, слишком поспешно присев рядом с Лоуренсом, прилежно разглядывала фотографии меркантурских волков, разложенные на сухой траве. Лоуренс специально для Адамберга прокомментировал, что изображено на снимках, показал комиссару Маркуса, Электру, Сибелиуса, Прозерпину и, наконец, мертвого Августа. Канадец держался спокойно и доброжелательно, однако время от времени Адамберг ловил на себе его взгляд, вопрошавший «Что тебе здесь нужно?».
Пока Солиман накрывал ужин на деревянном ящике, Полуночник, сидя на табурете и положив ногу на перевернутый тазик, тихонько помешивал угли в костре. Лоуренс молча указал подбородком на лодыжку старика и вопросительно посмотрел на него.
— Он свалился со ступенек, — пояснил Солиман.
— Есть новости из Техаса, парень? — обратился старик к Адамбергу, чтобы не продолжать неприятный разговор.
— Да. Мне прислали из Остина его биографию.
— Биографию? — переспросил Полуночник.
— Ну, это когда описывают все события жизни по порядку, — объяснил Солиман.
— Ага. Я люблю ясность.
— Так вот, этот парень, похоже, отбегался. Падуэлл умер полтора года назад.
— Вот видишь, ты ошибся, — заметил Солиман.
— Да, ты мне уже это говорил.
Адамберг не захотел ночевать в машине, свернувшись калачиком: боялся повредить раненую руку. Он позвонил в жандармерию и попросил отвезти его в гостиницу в Мондидье. Он провел воскресенье в крохотной душной комнатке, слушая выпуски новостей, обсуждая по телефону дела Сабрины, перечитывая скопившиеся за неделю досье. Время от времени он брал фотографию Падуэлла и подолгу с любопытством и грустью изучал ее то на свету, то в тени. Он придирчиво всматривался в нее, поворачивая то так, то этак, и пытался понять, что скрывают эти пустые бесцветные глаза. Он трижды выходил прогуляться и посидеть вдали от людей, на заброшенных огородах — в одном из тех тихих уголков, без которых ему было никак не обойтись. Он рисовал Полуночника на табурете, положившего больную ногу на перевернутый тазик, и Полуночника, стоящего прямо и величественно, сдвинув шляпу на глаза. Рисовал голого по пояс Солимана, гибкого и стройного, поднявшего глаза к небу, в одной из тех горделивых поз, что он перенял у старого пастуха. Рисовал Камиллу, сидящую за рулем и не отрывающую глаз от дороги. Рисовал мотоцикл на обочине и возле него — голубоглазого Лоуренса, глядящего сурово и вопросительно.
В половине восьмого в дверь постучали, и в номер ворвался Солиман, весь в поту. Адамберг поднял на него глаза и отрицательно помотал головой, как бы говоря: ничего нового. Массар, по-видимому, ненадолго утихомирился.
— Лоранс еще там? — спросил он.
— Нет, — ответил Солиман. — Но это не мешает тебе провести вечер с нами, не так ли? Полуночник собирается пожарить мясо на решетке от куриной клетки. Он тебя ждет. Я приехал за тобой.
— Как поживает Джордж Гершвин?
— Перестань, тебе ведь наплевать на нее.
— Ну, не совсем.
— Ведь ты не едешь из-за траппера?
Адамберг улыбнулся:
— В фургоне только четыре кровати. А нас пятеро.
— Да, один лишний.
— Вот именно.
Солиман, насупившись, плюхнулся на кровать.
— Ты делаешь вид, будто хочешь держаться подальше. Но я-то знаю, это только для отвода глаз, — укоризненно заметил он. — Едва траппер исчезнет из виду, как ты тут же займешь его место. Я знаю, что ты затеял. Я уже давно все понял.
Адамберг не ответил.
— И я спрашиваю себя: разве это честно? — продолжал Солиман, сделав над собой усилие и подняв глаза к потолку. — И еще я себя спрашиваю: разве это правильно?
— Правильно по отношению к чему, Соль?
Солиман на секунду задумался.
— Правильно ли это по отношению к правилам, — наконец твердо произнес он.
— А мне казалось, тебе плевать на правила.
— Вообще-то это верно, — признался Солиман, немного растерявшись.
— И в чем же тогда дело?
— Все равно. Ты стреляешь трапперу в спину.
— Но мы с ним всегда лицом к лицу. И потом, он не тихоня какой-нибудь.
Солиман недовольно тряхнул головой.
— Ты роешь обводной канал, забираешь себе всю воду из реки и тайком пробираешься в постель к Камилле, занимая место траппера. Это же обман.
— Все совсем наоборот, Соль. Все любовники Камиллы, — а мы ведь с тобой с самого начала говорили о Камилле, и только о ней, не так ли? — так вот, все любовники Камиллы черпали из моей реки, а все мои подруги всегда берут воду из реки Камиллы. У истока — только она и я. Ниже по течению народу куда больше, иногда даже слишком много. Оттого-то вода в устье всегда мутнее, чем в верховье.
— Вот оно что, — пробормотал Солиман в полном замешательстве.
— Я хотел тебе объяснить попроще, — сказал Адамберг.
— Так что, получается, сейчас ты пытаешься вернуться к истоку? — помедлив, спросил Солиман.
Адамберг кивнул.
— Значит, если бы я преодолел эти чертовы последние метры и заполучил бы ее, то тоже оказался бы в низовьях вашей дурацкой гидрологической системы? — продолжал юноша.
— Да, примерно так, — подтвердил Адамберг.
— А Камилла это понимает или это только твои фантазии?
— Она это знает.
— А траппер? Он тоже в курсе?
— Думаю, он пытается разобраться.
— Тем не менее сегодня вечером тебя ждет Полуночник. Он и так уже совсем измучился со своей ногой на тазике. Он тебя ждет. Честно говоря, он строго-настрого мне приказал тебя привезти.
— Ладно, это другое дело, — согласился Адамберг. — Ты на чем приехал?
— На мопеде. Тебе нужно только держаться за меня левой рукой.
Адамберг аккуратно свернул в трубочку документы, засунул их в карман пиджака.
— Ты что, все это с собой берешь? — ужаснулся Солиман.
— Иногда идеи проникают ко мне в голову через кожу. Хочу все иметь при себе.
— Ты на что-то еще надеешься?
Адамберг состроил недовольную гримасу и с трудом надел пиджак, изрядно потяжелевший от бумаг.
— У тебя уже есть идея? — не отставал Солиман.
— Где-то в подсознании.
— То есть?
— То есть я еще не могу ее сформулировать. Она пока на границе поля зрения.
— Не очень-то удобно.
— Не очень.
Все напряженно молчали, только Солиман рассказывал свои африканские истории, уже третью подряд, стараясь утопить в потоке слов неприятное ощущение от тяжелых взглядов, которыми обменивались Камилла с Адамбергом, Адамберг с Лоуренсом, Лоуренс с Камиллой. Комиссар порой поднимал глаза на Лоуренса, и во взгляде его сквозило мучительное сомнение. Все, он сдается, решил Солиман. Он решил бросить свою реку. Адамберг опустил голову под неприязненным взором канадца и стал рассматривать тарелку, словно его внезапно заинтересовали узоры на фаянсе. Солиман продолжал рассказывать историю про сложные взаимоотношения мстительного паука и пугливой птички, не зная, как из этого выпутаться, потому что он никак не мог придумать конец.
— Когда болотный бог увидел, что птенцы лежат на земле, — произнес Солиман, — он страшно разгневался и пошел искать сына паука Момбо. «Я знаю, это ты, сын Момбо, перегрыз своими мерзкими челюстями ветки дерева, — грозно промолвил он. — Отныне ты больше не сможешь грызть древесину, зато из твоего зада будут тянуться длинные нити. И с помощью этих нитей день за днем ты будешь связывать ветки и оставишь в покое птиц и их гнезда». — «Ни черта!» — прорычал сын Момбо…