При слове «самогонка» Кузьма икнул и застыл с раскрытым от крайнего изумления ртом. Близко поставленные и глубоко сидящие глаза его, казалось, сольются сейчас в один большой глаз — так округлились они и выпучились, сверкая то ли слезой, то ли каким-то внутренним огнем.
А магнитофон продолжал вещать о традициях украинского села и о необходимости «гнать самогонку».
— А… а… я тебе сейчас о чем толковал?! — вдруг заорал Кузьма на Степана Прокоповича. Его лицо выражало неуемный, почти детский восторг, радостное удивление и растерянность. — Нет, нет! Ты послушай! Послушай, что говорит радио!
Степан снисходительно посмеивался и кидал предупреждающие взгляды на Галю, которая зажала ладонями рот и захлебывалась от хохота.
— Есть же разумные люди! — продолжал бурно восторгаться Кузьма. — Тоже понимают, не то что ты, Степан Прокопович!
Степан не успел опомниться, как Кузьма выхватил из-под стола бутыль, ловким движением руки раскупорил ее, налил полные рюмки, а затем торжественно, с чувством своей правоты, водрузил оплетенку на середину стола.
— Пей! Само радио советует!
Степан, облокотившись на стол и закрыв ладонями глаза, беззвучно смеялся, а в комнате не утихала громкая, с металлическим звоном проповедь о том, что на казенную водку мужик грошей не напасется, а посему нужен закон о самогонке.
Кузьма торжествовал:
— Во-во!.. Понимают! Святую правду кроют! Эхма, есть правда на белом свете!
А затем стал уговаривать Степана, глядя на него с чувством собственного превосходства:
— Ну, пей же! Пей! Ничего с твоим сердцем не сделается, ежели хлебнешь стаканчик самогонки и скажешь об ее крепости свое партийное слово.
Магнитофон уже жаловался на милицию и на сельсовет, которые стоят поперек дороги самогонщикам.
— Какой большой свет, а везде одинаково делается, — продолжал удивляться Кузьма. — Я только, только сейчас рассказывал о таком же! Во! Слышишь, Степан Прокопович, и у нас в Кохановке так было! Ей-бо, не брешу!
Лунатик залпом выпил рюмку самогонки, затем, потирая от великого счастья руки, стал цепким взглядом высматривать на столе, чем бы ему закусить, как магнитофон начал называть знакомые фамилии и неблагозвучные уличные клички кохановчан, пострадавших от наезда милиции… Кузьма подскочил со стула как ужаленный. В глазах его затрепетал ужас, а по лицу стала разливаться бледность. Он трижды перекрестился, попытался что-то сказать, беззвучно шевеля губами и судорожно глотая воздух. А потом, так ничего и не сказав, опрокинул стул и метнулся к дверям… Тут его и настиг Степан Прокопович, крикнув Гале: «Выключи!», которая, упав грудью на подоконник, визжала от смеха как поросенок.
Когда магнитофон умолк, Степан Прокопович усадил Кузьму на место и начал его успокаивать:
— Не радио это! Магнитофон — машина такая. Вы говорили, а Галя записала ваш голос.
— Не… не бреши… — слабым и просящим голосом ответил Лунатик. — Ничего она не записывала… Она на кухне хозяйничала.
— Машина сама записывала.
Встревоженный бледностью лица Кузьмы и сумасшедшинкой в его глазах, Степан Прокопович долго и обстоятельно разъяснял, что такое магнитофон; ссылался на патефонные пластинки, на старые граммофоны.
Старик, притихнув, некоторое время размышлял над словами Степана, а затем немощно сказал:
— Нет, без чертячей силы тут не обошлось.
Степан опять стал убеждать его.
Наконец Кузьма будто успокоился и даже обрадованно засмеялся.
— А я сейчас проверю! — оживляясь, сказал он. — Так, говоришь, нечистая сила тут ни при чем?.. Вот я сейчас прочитаю молитву, а твоя машина пусть попробует запишет ее. Вот хай попробует, а я потом послушаю.
Степану Прокоповичу ничего не оставалось, как согласиться на условие своего гостя, уверовавшего в то, что уличит Степана в сношениях с нечистой силой.
43
В это время на обочине улицы возле подворья Степана затормозил, мигнув красными огнями, «газик». Из машины вышли Павел Ярчук и инструктор обкома Арсений Хворостянко.
Видя, что окна в доме секретаря парткома ярко освещены, они уверенно зашли в калитку, но вдруг точно споткнулись о невидимый порог. Оба явственно услышали:
Дребезжащий старческий голос старательно и самозабвенно выводил хвалу Иисусу Христу! Впечатлительному Арсению Хворостянко даже почудился сладковатый дым ладана.
Павел Ярчук и Арсений Никонович растерянно осмотрелись по сторонам: в тот ли двор зашли?.. В тот!.. Удивленно переглянулись, и, не зная, что и подумать, быстро зашагали сквозь густеющую синеву вечера к крыльцу дома.
…Неожиданный приход гостей поверг Степана Прокоповича в смятение. Магнитофон уже молчал, а Степан, здороваясь с Павлом и Арсением за руку, потерянно и глуповато улыбался, догадываясь, что мрачное молчание пришедших вызвано их крайним недоумением. А тут еще на столе бутыль с самогоном мозолила всем глаза!
Сбивчиво стал объяснять нелепую ситуацию, посматривая с вымученной улыбкой и укоризной на Кузьму Лунатика, который стоял, не обращая ни на кого внимания, возле магнитофона и смотрел на него с почтительным удивлением.
На выручку отцу, сама того не подозревая, пришла Галя. С визгливым хохотом, заикающейся скороговоркой она бесхитростно рассказала, «как дедушка напугался самого себя…»
Когда была преодолена неловкость и гости уселись на диван, Степан полушутливо-полусерьезно предложил Кузьме Лунатику взять со стола свою бутыль и вылить самогонку в раковину водопровода на кухне. Кузьма понял главное: самогонка не должна оставаться на столе, а хозяин дома не должен иметь к ней отношения. И он, взяв в руки оплетенку, обратился к Павлу и Арсению Никоновичу, будто жалуясь на Степана:
— Может, хоть вы попробуете моего лекарственного зелья! А то Степан Прокопович дуже гордый. Брезговает и гнет линию против самогонки.
Не получив согласия, старик с сожалением спрятал оплетенку в узел и стал прощаться.
— Если вы домой, обождите чуток, — сказал ему Павел. — Подвезу.
— Другой бы не согласился, — весело откликнулся Кузьма. — А я не откажусь! Побегу занимать лучшее место в машине. — И вышел из дому, догадываясь, что начальству надо о чем-то потолковать без свидетелей.
Когда за Кузьмой Лунатиком закрылась дверь, Степан Прокопович, не скрывая тревоги, спросил:
— С какими-нибудь вестями?
— Да вот, — хмуро заговорил Павел Платонович, — в обком партии анонимка на меня поступила. Товарищу Хворостянко поручили расследовать.
— О чем анонимка? — насторожился Степан Прокопович.
— Трудная история. — Павел вздохнул и с грустной неторопливостью стал рассказывать о своей памятной фронтовой встрече с Черных и недавней бурной стычке с Настей в кохановском клубе.
Степан Прокопович, слушая невеселое повествование Павла, нервно прохаживался по комнате. Задумчивым взглядом следил за ним Арсений Хворостянко.
— Что же ты молчал до сих пор?! — накинулся Степан Прокопович на Павла, когда тот закончил исповедь сообщением о болезни Маринки.
— Разговор об этом у нас с тобой не заходил. — Павел виновато развел руками. — Да и не хотелось усугублять беду Насти.