Но никто не придал значения тому, что в колонну, ближе к ее голове, с проселочной дороги влились одна за другой четыре автомашины. В них сидели усталые, запыленные солдаты. Впрочем, ничего удивительного. Уже после переправы через Неман колонна выросла вдвое. Людей влекло к ней то, что машины уверенно двигались по маршруту. Каждый понимал — нужно держаться коллектива, действовать сообща. Тогда не так страшны немецкие танки и парашютисты-автоматчики, тогда сподручнее бить переодетых фашистов, заставлять развертывать и принимать бой целые колонны врага.
…Солнце, словно спеша укрыться от пыли, поднятой на дорогах и брошенной в небо, окунулось за горизонт. Наползали долгожданные сумерки, и вместе с ними спадало нервное напряжение, вызванное непрерывным ожиданием бомбежки. Кажется, и машины пошли ровнее, увереннее.
Плавно катилась по дороге «санитарка» военврача Белехова. Следом за ней бойко шла полуторка капитана Емельянова; бакенбарды и усы капитана — серые от пыли, и весь он — серый, измученный.
Один за другим мчались грузовики различных отделов штаба дивизии; в них ехали оперативники, разведчики, артиллеристы, инженеры, связисты, интенданты. Кучно держались машины политотдела, редакции, клуба, партучета. Их возглавляла «эмка», в которой дремал старший батальонный комиссар Маслюков, возвратившийся ночью из полка. Где-то ближе к хвосту колонны шли грузовики с ранеными.
Люба, уже одетая в новое красноармейское обмундирование, сидела в переполненном — семечку негде упасть — кузове, у борта, возле Ани Белеховой. Аня лежала рядом с тяжело раненным майором, накрытая жакеткой, из-под которой белели бинты. Лицо ее заострилось, было искажено страданиями, глаза закрыты. Люба, усталая, задумчивая, устремив взгляд на далекое зарево пожара, слушала тихий разговор, который велся рядом.
Рассказывал младший политрук Морозов. Слова текли неторопливо, в раздумье и были адресованы главным образом его соседу — молоденькому, щуплому бойцу, руки которого от намотанных на них бинтов напоминали огромные культи.
— Боевое знамя — это, брат, что сердце у человека, — тихо, но внятно говорил Морозов. — Есть у части знамя — будет она жить, если даже все до последнего бойца погибли. Потеряли знамя — нет части. Нет и не будет, пусть уцелел ее личный состав. И никакого прощения никому. Позор и презрение! А чтоб искупили вину за потерю знамени, всех командиров и бойцов рассылают по разным полкам, а номер части навсегда вычеркивают из списков Красной Армии.
— Да-а, — поежился раненый солдат, прижимаясь к спинке кабины грузовика. В его широко раскрытых глазах отражались отблески далекого пожара. — Я под знаменем, — задумчиво произнес он, — присягу воинскую принимал…
Любе представилось это знамя — огромное, тяжелого красного бархата; оно чуть колышется во главе выстроенных для парада войск, к нему по очереди подходят солдаты и клянутся в верности Родине… Подходит Петя Маринин — красивый, стройный, такой, каким видела она его на вокзале в Киеве… Это было всего три недели назад, а кажется — целая вечность. Где он — Петя?..
Не догадывалась Люба, что Петр Маринин едет по этой же дороге, в этой же колонне, метрах в двухстах впереди. Не подозревал и Петр, что Люба рядом с ним. Усталый, он пристроился у кабины грузовика и не заметил, как задремал. Ему приснилось, что колонна выехала на асфальтированную дорогу и машина ровно» без тряски, понеслась вперед. Хорошо ехать. Машине тоже легко, не слышно, как и мотор работает. И вдруг — самолеты! Летят над самой дорогой и строчат по колонне из пулеметов. Петр не может подняться. Кажется, ноги и руки свинцом налились.
— Маринин, Маринин! — услышал он голос Гриши Лоба.
А потом:
— Маринина, кажется, убило…
От этих слов Петр одеревенел. Теперь понятно, почему он не может пошевелиться…
— Маринин, Маринин, ты живой или нет?!
И тут Петр проснулся. Машина стояла, в кузове — ни души, где-то били пулеметы, а над машиной пролетали светлячки трассирующих пуль.
— Маринин! — донесся голос Лоба из-под машины.
Придя в себя, Петр тотчас свалился на землю.
— Где мы? Что делается? — растерянно спросил он.
— Черт его знает! Заехали невесть куда — вдруг со всех сторон стрельба. Минут пять как бьют. Ждем, что начальство решит. Наверно, броневик вперед послали…
Лоб и Маринин, припав к земле, настороженно осматривались. Поле убегало от дороги в густую, непроглядную темень. На фоне неба впереди колонны чернела хребтина не то далекого леса — лиственника, не то близкого кустарника. Ластящийся к земле легкий ветерок дышал в лицо запахами чебреца, тротила и перегоревшей земли.
Огонь прекратился. Впереди загудели моторы, и все бросились к машинам. Но только голова колонны тронулась, как с трех сторон опять раздалась трескотня пулеметов и в воздухе замелькали трассирующие пули. Машины остановились. Обстрел снова прекратился.
От головы колонны прибежал взволнованный старший батальонный комиссар Маслюков.
— За мной! — скомандовал он Маринину и Лобу.
— А что случилось? — заволновался Лоб.
— Черт его знает! — Маслюков зло, раздраженно выругался. — Броневик и передние машины куда-то исчезли. Ни комдива, ни начальника штаба, ни оперативного отдела…
Маслюков был прав. Машины части отделов штаба дивизии вместе с машинами командования исчезли. Остались подразделения саперов, связистов, грузовики политотдела, интендантства, финчасти и те, которые пристали к колонне в пути. Всего — около трехсот автомобилей. Колонна растянулась на несколько километров.
Начали искать шофера и людей с машины, оказавшейся в голове. Требовалось выяснить, куда ушла передняя часть колонны. Но тщетно. Из четырех передних машин исчезли шоферы и солдаты. Водитель пятой машины ответил сонным голосом:
— Я ехал за передней машиной, мое дело маленькое. Спрашивайте с передних…
Начали ориентироваться по карте. Слева колонны лесок, а за лесом, как говорила карта, болото и речушка.
— Правильно, слышно, как лягушки кричат.
Справа — высота.
— Точно. Вон на ней табун лошадей на фоне неба выделяется.
Впереди кустарник и небольшой лес. У леса поворот дороги к деревне Боровая.
— Не проверишь. Впереди ничего не видно.
— Может, эти четыре машины увели нас с маршрута — с дороги на Дзержинск? — высказал предположение Маринин и ткнул пальцем в карту. — Зачем? Нужно узнать у тех, кто ехал на передних машинах…
Но куда делись люди с передних машин? Рождалась страшная догадка, что колонну завели в ловушку…
Солдаты тем временем сидели в кюветах, покуривали, некоторые тут же, у колес машин, на всякий случай рыли ячейки. Многие спали, измотанные бессонными ночами и тяжелым днем.
Из хвоста колонны донесся шум, выкрики, ругань. Оттуда шла группа людей.
— Что вы, так-разэдак, разлеглись под колесами?
— Почему люди спят? — гремел сердитый голос из подходившей группы.
— Вон начальство, у него спрашивайте, — ответил кто-то из солдат, указывая на командиров, собравшихся вокруг Маслюкова.
— Кто старший? — грозно спросил полный высокий мужчина с автоматом через плечо. На его петлицах разглядели четыре шпалы. Полковник. Вместе с полковником подошли два батальонных комиссара с орденами на груди, майор, капитан и еще человек восемь командиров. Все с автоматами.
— Я старший, — выступив вперед, сказал Маслюков, присматриваясь к подошедшим.
— Почему беспорядки в колонне?!
— Выясняем обстановку, товарищ полковник.
— Что вы путаетесь в трех соснах? Продвигаться нужно!
— Как только заводим моторы, кто-то открывает огонь.
— «Кто-то, кто-то»! А кто? — раздражался все больше полковник. — Вот что, товарищ подполковник…
— Я старший батальонный комиссар, — поправил полковника Маслюков.
— Тем более… Я буду распоряжаться, а то мы до утра здесь простоим, пока нам немцы в хвост штык не воткнут… Слушай мою команду!..